chitay-knigi.com » Фэнтези » Десять тысяч дверей - Аликс Е. Харроу

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 21 22 23 24 25 26 27 28 29 ... 96
Перейти на страницу:

Мне не хватило. Тогда – не хватило.

– Уже поздно. Пойду в дом, – объявила я, и рез кость этих слов стерла чудесный защитный круг, который мы начертили вокруг себя, будто ботинок, смазавший меловую линию. Сэмюэль напрягся. Я не нашла в себе сил посмотреть ему в лицо – что бы я увидела, сожаление или упрек, желание или отчаяние, подобное моему? – и просто подозвала Бада свистом, отворачиваясь.

В дверях я помедлила.

– Спокойной ночи, Сэмюэль, – прошептала я и шагнула в дом.

В комнате было темно. Лунный свет бледной линией обрисовывал платье цвета слоновой кости, кучей валявшееся на полу, волосы Джейн на подушке, изогнутую спину Бада у меня под боком.

Я лежала в кровати, чувствуя, что шампанское отступает, как прилив, оставляя меня на берегу, словно какое-нибудь несчастное морское существо. С уходом шампанского Нечто – тяжелое, черное, удушливое – вновь заняло свое место, как будто весь вечер дожидалось, пока мы останемся наедине. Скользкое, оно обвилось вокруг моей шеи, набилось в ноздри, скопилось в горле. Оно шептало мне на ухо, рассказывая истории о потерях, одиночестве и маленьких сиротках.

«Жила-была девочка по имени Январри, у которой не было ни матери, ни отца».

Тяжесть особняка Локка, красного кирпича, медной кровли и всех бесценных, тайных, похищенных сокровищ давила на меня. Что останется от меня через двадцать – тридцать лет под таким прессом?

Мне хотелось выскочить из комнаты и бежать, бежать, пока я не вырвусь из этой грустной и уродливой сказки. Есть лишь один способ сбежать из собственной истории: окунуться в чужую. Я достала книгу в кожаном переплете из-под матраса и вдохнула аромат чернил и приключений.

Через нее я вошла в другой мир.

Глава вторая, в которой мисс Ларсон обнаруживает новые двери, а затем ее след теряется

Своевременная смерть. Бесовки из Сент-Урса. Голодные годы и их завершение.

Мама Ларсон скончалась в холодном марте 1885 года, через неделю после того, как ранние нарциссы погибли из-за заморозков, и через восемь дней после того, как ее внучке исполнилось девятнадцать. Для тетушек Ларсон смерть их матери была катастрофой того же масштаба, что падение великой империи или разрушение горного хребта; трагедией, которую почти невозможно осмыслить. На какое-то время дом погрузился в беспорядочный и бессмысленный траур.

Скорбь заставляет замкнуться в себе, поэтому неудивительно, что женщины семейства Ларсонов не обращали особенного внимания на Аделаиду Ли. Ади была даже благодарна, ведь если бы тетушки и впрямь присмотрелись к ней, то не нашли бы на ее лице следов отчаяния и печали.

Стоя в шерстяном платье, все еще пахнущем кампешевой краской, у смертного одра бабушки, Ади чувствовала себя зеленым ростком, который наблюдает, как одно из старейших лесных деревьев валится на землю во всем своем великолепии. Ее охватил трепет и даже страх. Но, когда из груди Мамы Ларсон вырвался последний вздох, Ади осознала простую истину, доступную даже молодому ростку: теперь, когда старого дерева не стало, между кронами появился просвет.

Ади начала подозревать, что впервые в жизни обрела свободу.

Не то чтобы за прошедшие годы ей совсем не давали свободы. На самом деле, в сравнении с другими девушками тех времен, она жила без забот и ограничений. Ей позволяли носить холщовые штаны и мужской картуз – главным образом потому, что тетушки больше не могли смотреть на ее вечно перепачканные юбки; ее не вынуждали искать себе завидного жениха, ведь тетушки и сами были невысокого мнения о мужчинах; ее не заставляли ходить в школу или искать работу; и хотя тетушки не одобряли ее привычки бродить невесть где, они уже давно смирились с таким положением дел.

Но Ади все равно чувствовала, как на шею давит невидимый ошейник, а поводок тянет ее обратно к ферме Ларсонов. Бывало, она исчезала на два дня, или четыре, или даже шесть, садилась на поезда, идущие на север, спала в чужих табачных сараях, но в конце концов все равно возвращалась домой. Мама Ларсон вопила что-то про падших женщин, тетушки поджимали губы, а сама Ади отправлялась спать с тоской, и ей снились двери.

За эти годы поводок растянулся и истрепался, и наконец от него осталась одна тонкая ниточка любви и верности семье. После смерти Мамы Ларсон и эта ниточка лопнула.

Как бывает со всеми существами, которые долго сидели в клетке, а также с полудомашними девушками, Ади не сразу осознала, что может уехать. Она поприсутствовала на похоронах бабушки, чьим последним пристанищем стал неровный, заросший плющом участок земли в дальнем уголке фермы, и заплатила мистеру Туллсену за памятник из белого камня с гравировкой: «ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ АДА ЛАРСОН, 1813–1885, ГОРЯЧО ЛЮБИМАЯ МАТЬ», а через три недели проснулась с бешено бьющимся сердцем, которое выстукивало походный марш. Стояло яркое весеннее утро, полное возможностей. Большинству путешественников прекрасно известна такая погода – когда теплый ветер дует на запад, но земля еще холодит ступни, когда бутоны начинают распускаться и наполнять воздух тайным весенним безумием, – и они понимают: этот день отлично подходит для того, чтобы покинуть дом.

Что Ади и сделала.

В то утро каждой из тетушек достался поцелуй в щеку – по порядку, от старшей к младшей. И если в этих поцелуях было больше искренности, чем обычно, а в глазах племянницы сверкал лихорадочный огонь, они ничего не заметили. Одна только тетя Лиззи оторвала взгляд от вареного яйца и посмотрела на Ади.

– Куда ты, дитя мое?

– В город, – ровным тоном ответила та.

Тетя Лиззи задержала на ней взгляд на несколько долгих секунд, как будто прочитала намерения племянницы в линии ссутуленных плеч, в изгибе улыбки.

– Что ж, – вздохнула она наконец, – мы будем здесь, когда ты вернешься.

Тогда Ади услышала ее лишь краем уха, вылетая в дверь кухни, как выпущенная на свободу пташка. Но потом она не раз возвращалась к этим словам, перекатывая их в памяти, как ручей перекатывает камешки, пока они не станут гладкими.

Для начала Ади отправилась в покосившийся сарай и откопала молоток, набила карман гвоздями с квадратными шляпками, взяла кисть из конского волоса и ржавую жестяную банку с краской под названием «Берлинская лазурь».

Все это она отнесла на старый сенокос. Время почти не оставило следа на этом поле. Какое-то время там выращивал и косил траву кто-то из зажиточных соседей, но вскоре его вновь забросили. Несколько раз приезжали землемеры, когда судоходная компания искала место для постройки своей конторы поближе к реке, но землю, лежавшую в низине, сочли неподходящей. Теперь здесь остались только колючая проволока и жестяная табличка, запрещавшая пересекать границу частной собственности. Ади пригнулась и прошла под проволокой, не останавливаясь ни на секунду.

Обломки старого дома так и не убрали. Они продолжали гнить, зарастая жимолостью и лаконосом. Ади опустилась на колени перед горой дерева. Все ее мысли ушли в глубину сознания, будто подземные реки. Она порылась в куче, выбирая еще не съеденные гнилью доски, скобы и петли. Жизнь на ферме без дядей и братьев худо-бедно научила ее плотницкому делу, поэтому примерно за час ей удалось собрать раму и кое-как сколотить дверь. Она вбила раму в землю, повесила на нее самодельную дверь, и та заскрипела на речном ветру.

1 ... 21 22 23 24 25 26 27 28 29 ... 96
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 25 символов.
Комментариев еще нет. Будьте первым.
Правообладателям Политика конфиденциальности