— А ты уверена? Вы хорошо посчитали? — спрашивает Ибаньес.

— Конечно хорошо, — отвечает Марибель. — Ты приехал с Ампаро и Ньевес, так? Трое в одной машине…

— Да, но все-таки… А! Все понятно! — говорит Ибаньес. — Это, наверно, машина тех туристов.

— Каких туристов?

— Тех, с которыми я столкнулся вечером, они проходили мимо. — Ибаньес махнул рукой в сторону дороги. — Они несли с собой все для скалолазания и собирались разбить лагерь у реки…

— Скалолазы? — удивляется Мария. — Они обычно пользуются микроавтобусами.

— Ну какая разница! — обрывает ее Хинес. — Не отвлекайтесь, сейчас важно совсем другое. Ампаро, твои ключи нам тоже нужны.

— Я пойду с вами, — заявляет Ампаро, и все головы разом поворачиваются в ту сторону, откуда раздается ее голос. — Я знаю дорогу, ноги меня пока еще слушаются… и я не нуждаюсь в том, чтобы меня кто-то защищал.

— А зажигалка у кого останется? — спрашивает Ньевес.

— У вас, — успокаивает ее Хинес. — Так вы сможете вытащить сюда спальные мешки и все приготовить. В доме гораздо сложнее обходиться без света. Снаружи еще что-то видно благодаря звездам.

Получив ключи от Ковы и Рафы, двое мужчин и одна женщина выходят на дорогу и начинают подъем по неровной каменистой полосе. В чистом воздухе отчетливо раздаются их шаги — стук подошв по земле и треск камешков, которые летят в разные стороны. Кто-то один из троих, поскользнувшись, чуть не падает, но различить во мраке, кто именно, невозможно. Потом все трое снова шагают вверх по склону в нормальном ритме, удаляясь, пока их фигуры не превращаются в три размытых пятна. Вскоре они окончательно растворяются в темноте, слившись с черным фоном из кустов и деревьев, окружающих дорогу.

Прошло около часа, и за это время все девять человек успели кучкой расположиться на одеялах и спальных мешках — почти в самом центре мощенной плитами площади. Рафа выбрал себе место с южной стороны, и если стоять спиной к двери приюта, то справа от него устроилась Марибель, затем — Ньевес и Ампаро. Кова лежит посередке, за ней — Уго, Мария и Хинес. Ибаньес оказался последним с другого края. Все устроились одинаково: головой к приюту, ногами к дороге. Если бы мы уже не были знакомы с этими персонажами, то вряд ли по голосам определили бы, кто есть кто. Правду сказать, вздумай кто записать их разговор, не имея каких-то конкретных ориентиров, даже отличить женские реплики от мужских не всегда было бы можно.

— Тсс! Помолчите минутку!

— Что случилось?

— Да утихните вы!

— Что там такое?

— Ничего… он просто хочет нас напугать.

— Ну это совсем не трудно. Я имею в виду себя.

— Замолчите же!

Молчание повисает над группой, становясь еще одним участником действия. И сразу же воздух как будто делается плотнее и заполняет собой — во всяком случае, такое создается впечатление — каждый уголок, каждую трещинку в камнях, каждую складку на одежде и в спальных мешках; мало того, он заполняет промежутки между спальниками и плитами, покрывающими площадь. Наступает полная тишина, когда слышно любое, даже едва заметное, движение. Кто-то слабо кашляет, кто-то проглатывает слюну — потом опять ничего, несколько секунд всевластной тишины, когда кажется, что никто даже не дышит. И только тут до них наконец доносится шум реки, бегущей по дну ущелья, — мирный и такой таинственный во мраке плеск воды. И еще шелест листвы в кронах деревьев, колышимых ветром. И вдруг — далекий, одинокий и тоскливый собачий лай.

— Ну? Всё? Откуда, интересно, ты знал, что залает собака?

— Да ничего я не знал! Мне просто хотелось, чтобы вы послушали тишину.

— Охренеть можно! Ты у нас, выходит, поэт!

— Да, тишина… Хотя с тишиной, по-моему, явный перебор получается…

— Если честно, мне было бы как-то поспокойней, если бы сюда донесся шум какой-нибудь машины, а не этот лай.

— Но ведь не зря говорится: где есть собаки, там есть и люди.

— Ага, только люди порой бывают хуже собак.

— А я была бы рада сейчас услышать даже одну из тех машин… Ну из которых орет на полную мощь музыка. Так что судите сами, какое у меня настроение.

— Господи, да неужели вы все и вправду так перепугались? Вам не нравится одиночество?

— Какое еще одиночество? Нас здесь девять человек!

— Ты же понимаешь, что я имею в виду.

— Конечно! Ты имеешь в виду покой, тишину, но… Если честно, то при полном отсутствии электричества, когда не работает ни один прибор и нет возможности связаться с внешним миром или воспользоваться машиной… уж не знаю… но покой получается прямо-таки кладбищенский.

— Да, кстати, Марибель! А ведь мы так и не нашли там той машины-призрака.

— Какой еще машины-призрака?

— Ну той, про которую ты говорила. Якобы она стояла там же, где и наши.

— Наверняка они уехали, пока мы тут веселились.

— Ничего, завтра попытаемся, как я уже сказал, воспользоваться машиной Уго.

— Сколько можно повторять! Это машина Ковы, а не моя!

— Только она одна работает на бензине — и если толкнуть ее под горку, должна завестись…

— И чтобы внутри кто-нибудь обязательно сидел, на случай если получится.

— А что, у машин нет аккумулятора?

— Искру свеча дает, непосредственно генератор или что-то вроде того. Правда, Рафа?.. Рафа…

— Приблизительно так.

— Вот видите? Значит, надо только, чтобы мотор сделал несколько оборотов; даже если нет никакого аккумулятора, он должен завестись.

— Не пойму, чего вы так переполошились. Завтра все опять будет действовать, руку даю на отсечение… А когда окажетесь в конце длинной пробки на автостраде, скажем, после обеда, сразу вспомните мои слова и пожалеете, что электричество не отключили раз и навсегда. Ну а в понедельник дружно начнем вкалывать — и никуда от этого не денешься.

— Ох, не напоминай мне про понедельник!

— Ну вот и радуйся тому, что сейчас еще только суббота…

— Уже воскресенье.

— Хо-ро-шо, воскресенье. Посмотри на небо — лучше, чем в планетарии.

— Правда… Кажется, сто лет не видела Млечного Пути — последний раз это было в деревне, когда я была еще девчонкой. И уже успела забыть, какой он… совсем белый, прямо как дорожка…

— Ага, Путь Сантьяго…[8]

— На небе все сдвинулось, да; все заметно сдвинулось, с тех пор как пропал свет и мы вышли сюда…

— Вон та звезда никуда не движется, и все остальное вертится вокруг нее. Видишь?