Чтобы получить одну тонну натурального масла, требуется 24 тонны молока с хорошим содержанием белка и жирностью 3,2–3,8 процента. Закупочная цена литра молока составляла тогда 10 рублей. Соответственно 24 литров – уже 240 рублей. Из них 30–40 процентов стоимости (а по норме, так 50 процентов) уходит на масло. Это 120 рублей. К ним надо добавить все заводские расходы – пар, свет, электричество. В результате себестоимость килограмма масла 82-процентной жирности на заводе была минимум 150–160 рублей. Ну и какой магазин его у завода возьмет, если в то же самое время из Прибалтики завозили масло в пачках по 35 рублей за полкило. Получалось, что килограмм нефасованного стоил 50–65 рублей. Такая низкая цена обеспечивалась за счет добавок. Прибалты использовали 10 процентов молочных сливок и 90 процентов растительного масла, которое, кстати покупали у нас. Цистерны с подсолнечным маслом из России и Украины шли потоком в Прибалтику. Там делали этот суррогат и отправляли его в Россию. Его даже маргарином назвать было нельзя. Маргарин состоит из 50 процентов сливок и 50 процентов растительного масла. А тут было соотношение примерно 10 к 90. Да еще и пальмовое масло могли добавлять. С этим продуктом интересная история связана. Впервые пальмовое масло в коробке ручного багажа привез в Россию некто Зингер, бывший наш соотечественник, эмигрировавший еще в годы перестройки в Германию. Сам врач по профессии, но увлекся рынком. Сперва какао-бобы подвизался поставлять, а потом это масло пальмовое. Его предприимчивости только позавидовать остается. Привез он это масло на завод, на клочке бумаги – рецептура. Его растопили в лаборатории, смешали со сливочным маслом, и вот тебе новый продукт, без хлопот и дешевле вполовину. Была проблема, на ввоз пальмового масла существовала достаточно высокая таможенная пошлина. Так он этот вопрос решил весьма изящно – назвал этот продукт «акоблендом». Почему, он и сам не знал, мне сказал, что в самолете летел и сочинял всякие слова, пришло в голову «бленд», а «ако» само прилипло. Вот этот акобленд с 1993 года пошел к нам потоком, а Зингер разбогател баснословно. Конечно, продукт по пищевым стандартам из него выходил дерьмовый. Но у наших людей, особенно у пенсионеров, денег было мало – они ели, что подешевле. К тому же реклама объясняла, какая эта гадость вкусная и полезная. Хотя, казалось бы, купи бутылку нормального растительного масла – недезодорированного, с осадком на дне, налей в блюдечко, макай в него хлеб и ешь. Это будет здоровая пища, от нее ты получишь гораздо больше пользы, чем намазывая на булку суррогатное сливочное масло. Раньше, в 60-е–70-е годы, например, так и делали – поливали черный хлеб подсолнечным маслом (его еще называли постным) и солили сверху. И было, между прочим, довольно вкусно.

В начале 90-х последовал еще один серьезный удар по отечественной пищевой промышленности – отменили сдачу возвратной стеклотары. Бутылки оказались никому не нужны, как и линии по их изготовлению, смонтированные на фабриках и заводах. А предприятия еще не были готовы переходить на картонную упаковку, потому что закупка оборудования стоила больших денег. У меня на заводе огромный установочный цех площадью в 80 тысяч квадратных метров с семью поточными линиями оказался невостребованным. Не знаю, как другие директора избавлялись от стеклотары, но лично я отдавал бутылки на кирпичный завод, где их использовали для производства облицовочной плитки. Из-за отсутствия бутылок ассортимент молочных отечественных продуктов резко упал, на наш рынок «поперло» молоко в пакетах в основном из Финляндии и Эстонии. Я предложил финнам создать в том самом установочном цеху, который стал бесполезным, совместное предприятие. Они походили, посмотрели и сказали: «Мы не знаем, что делать с такими огромными площадями. В футбол, что ли, здесь играть?» А ведь этот цех надо было четыре раза в сутки мыть с каустиком, иначе СЭС могла прийти и закрыть весь завод.

Нашему предприятию потребовалось года полтора, чтобы правдами и неправдами раздобыть упаковочное оборудование. Неожиданно оно отыскалось прямо у нас на складе. Французская линия по производству бумажных молочных пакетов пылилась там в разобранном виде. Выяснилось, что ее когда-то через Агропром купили на международной выставке в Москве, но не успели смонтировать из-за развала СССР, а потом про нее забыли.

Мы восстановили эту линию своими силами, запустили, освоили, усовершенствовали – увеличили производительность в два раза. Линия заняла всего 10 процентов всей площади цеха розлива и проработала у нас четыре года без проблем. А потом стерлись какие-то прижимные резинки. Мы нашли на шильдике адрес во Франции – обратились туда, попросили прислать эти резинки (они и стоили-то всего долларов 50). Но вместо них через месяц приехали представители французского посольства и потребовали вернуть им всю линию. Оказывается, французы ее потеряли – из-за развала Советского Союза Агропром так и не заплатил за нее деньги. Так из-за запчастей стоимостью в 50 долларов мы лишились всей линии стоимостью 90 тысяч долларов. Но столько валюты, чтобы ее выкупить, у нас не было. Линия эта в конечном итоге пропала совсем. Сперва мы добились некой компенсации за модернизацию (французы выкупили у нас чертежи), а потом линия застряла в порту. Дело том, что ввозили-то ее в одну страну, а вывозить начали из другой. Казус. Пограничники уперлись. Пока шли переговоры, ящики стояли на пирсе, но не бесплатно. За каждые сутки хранения приходилось платить. А бедолага французский менеджер жил в гостинице и все бегал и бегал по инстанциям, потом запил. Когда он в очередной раз приехал на завод, я ему посоветовал дать водителю портового погрузчика 10 долларов, чтоб он «нечаянно» свалил ящики с пирса в залив, иначе он и фирму разорит, и сам тут пропадет. Наверное, он так и сделал, так как сгинула эта линия, не доехав до Франции. Лучше б, конечно, оказали нам братскую помощь, оставили линию в цеху.

Мы пытались выкручиваться за счет собственной торговли – практиковали продажи прямо с машин. А еще начальник метрополитена Владимир Гарюгин, с которым мы в свое время работали в одном отделе партийными инструкторами, подсобил тем, что разрешил нам поставить лотки рядом со станциями метро.

Спасало и то, что иностранцы еще не умели выпускать некоторые наши продукты – сметану, творог и кефир. Но финская фирма «Валио» сметану быстро освоила. Позже у них появились даже творожки с наполнителями. А зерненый творог они стали выпускать на совместном предприятии в Волховстрое.

Столкнувшись с многочисленными внешними проблемами и внутренними препонами, отечественные предприятия сократили выпуск молочных продуктов. Раз стало их не продать, пришлось ограничивать покупку молока в совхозах. Образовался порочный круг. Крестьянам стало некуда девать молоко: коровы же не знали, что идет перестройка в стране, и продолжали доиться. Совхозы пригоняли молоковозы в Петербург и выливали молоко на асфальт в знак протеста. Потом крестьяне начали резать дойных коров (а их поголовье, между прочим, потом пять-семь лет восстанавливается). И в какой-то момент у молокозаводов Ленинградской области вообще не стало сырья. Я вынужден был возить молоко из той же Финляндии. Делал из него творог, продавал здесь, в Питере. Привозил по 500 тонн молока в день! В Ленобласти было уже не найти такого количества.