В супермаркете накупили всяких разностей дабы устроить праздничный ужин в честь приезда. Открыли бутылку вина, зажгли несколько свечей и устроились на террасе. Юра много рассказывал о себе. В лице сквозила печаль.

—

Бывшая моя жена сейчас в Австрии живет, вместе с сыном, которого я, по закону, не могу даже видеть. Все, что было, осталось ей. Мы ведь долго вместе жили…

Из всего рассказа Лера поняла, что жена сейчас катается «как сыр в масле», живя в их огромном доме в Австрии, а он, герой повествования, вынужден болтаться по съемным квартирам на Тенерифе, и у него нет никаких прав на встречу с сыном. Лера особо не вдавалась в подробности рассказа: она была равнодушна к прошлому ее вынужденного сожителя. В глазах стояло личико сына, Мишки, который своими маленькими нежными ручонками обхватывал ее ноги во время прощания всего два дня назад. «Два дня, а как будто неделя прошла! — проскользнуло в голове. — Как я выдержу эти три месяца? Да я с ума сойду, не имея возможности дотронуться до его волосиков, не поцеловав румяную щечку на ночь». К горлу стали подступать слезы.

«Что я вообще здесь делаю? С этим чужим, не располагающим к себе, нервным, мужиком, с его проблемами. Да не нужен мне этот сказочный остров с белыми домиками и одинаковыми маленькими машинками, изобилием невиданных ранее продуктов на прилавках и постоянно улыбающимися счастливыми людьми. Хочу назад, в Москву!»

Разбушевавшийся океан бился о камни. Уже давно стемнело и только шум воды давал знать о том, что там, по ту сторону террасы, бушует стихия. Лера стояла, перегнувшись через перила. К счастью, собеседника ее рядом не было, и она не стала сдерживать свои эмоции и чувства. Как мазохист, она снова и снова вспоминала и перемалывала в себе сцену прощания с ребенком в коридоре их московской квартиры: его растерянный, испуганный взгляд, цепкое объятие ручонок: «Не отпущу!» Долгожданные слезы покатились по щекам, а она их и не сдерживала. Будь что будет, что мне стесняться этого чужого человека?

Подошел Юрий, бережно набрасывая на плечи женщины плед, и что-то спрашивая. Лера промолчала, не желая выдать голосом свое настроение.

—

Что случилось, Ласточка? — он наконец-то заметил, что с ней происходит.

—

Да так, накатило. Напряжение последних недель сказывается.

—

Тебе здесь плохо? Почему ты плачешь?

И Леру прорвало. Сама того не подозревая, она сбивчиво стала рассказывать ему о ее сомнениях, о семействе, с которым пришлось жить последние годы, и об ее опасениях. О сыне, которого любит больше жизни. Обо всем.

—

Не волнуйся, все будет хорошо, — приговаривал Юра, подливая вина в бокал. — Выпей, полегчает! Выпей-выпей! Давай за то, чтобы ты со временем перевезла своего сына сюда. Я его всему научу. Мастерскую организуем… Ты знаешь, у меня в доме была такая. Все будет уметь. Парень должен все уметь делать своими руками.

То ли вино, то ли успокоительная терапия сделали свое дело, но Лера успокоилась. А когда она легла, дверь отворилась и в проеме появился Юрий. Подошел, поцеловал, пожелав «спокойной ночи», и непонятно каким образом оказался рядом с Лерой.

—

Если ты не хочешь, я сейчас же уйду, — приговаривал он. — Но так невыносимо спать там, зная, что ты за стеной, в этой комнате. Невероятно…

Следующее утро, как и предыдущее, началось с хриплого голоса Владимира Семеновича. Музыка орала, Юра носился по квартире со свойственной ему нервозностью, собираясь на работу: наглаживал рубашку, одновременно бреясь и на ходу глотая кофе. В машине он все же вспомнил прошлую ночь:

—

Леруня, мне было очень хорошо вчера… Извини, может я поторопил события, но очень не хотелось оставлять тебя в таком лирическом настроении одну!

Офис напоминал муравейник. Основным языком был английский, но, если прислушаться, можно было услышать и французский, и немецкий, и итальянский. На каждой линии работали люди соответствующих национальностей. Русскую линию представляли Юрий и молодая полячка Анна. Верткая, шустрая, некрасивая, но обаятельная, невысокого роста и крепкого телосложения. Цепкие маленькие голубые глазки, тонкий ротик, остренький носик и белые волосы по плечи делали ее похожей скорей на немку или шведку. Ведь известно, что польские женщины — одни из самых красивых в мире. Иногда, для важности, она надевала очки. Анна все делала быстро: говорила (причем одинаково резво и на родном, и на русском, и на английском), двигалась, заключала сделки с простодушными клиентами. Она считалась одним из самых лучших «рэпов» по сделкам в фирме. Каждое собрание утром в понедельник (здесь его называли митингом) начинался с награждения самой молодой и перспективной сотрудницы Анны.

В первые дни Лера ездила с Юрой в офис, присутствовала при проведении презентаций, знакомилась с остальными сотрудниками фирмы. Он летал на крыльях любви и только слепой мог не заметить этого. Те, кто тесно общался с ним до приезда Леры, мягко подтрунивали, тут же оговариваясь, что не осуждают его ничуть.

—

Я бы на твоем месте тоже не смог оставить в Москве такую девушку! — в этом был основной смысл дружеских одобрений. — Повезло тебе!

Если раньше он задерживался на работе допоздна, то сейчас старался окончить все дела побыстрее и уехать с ней. Возил ее по местам, заслуживающим внимания, в столицу, Санта Круз. Весь остров можно было объехать за час, но какая же существенная разница оказалась всего в шестидесяти минутах езды на север. Выжженную пустыню постепенно сменил совсем другой ландшафт. Вдоль дороги стали появляться вечнозеленые кустарники и деревья, так любящие влагу. Санта Круз и вовсе напоминал обычный европейский город, а не курортную зону. Торговые комплексы повсюду, рестораны, бутики и кафе.

—

Каждый год в феврале на Тенерифе проходит карнавал, — рассказывал Юрий. — Он растягивается по всему острову, но в столице — это наиболее захватывающее действо. Ты увидишь! — пообещал он.

—

Ласточка, давай мы купим тебе что-нибудь красивое, — предложил он, когда они проходили мимо одного из бутиков. — И обязательно нужно купить вечернее платье — самое лучшее. У нас будет вечеринка через пару недель в офисе и я хочу, чтобы моя женщина была не только самая красивая, что очевидно, но и самая нарядная.

В одном из дорогих магазинов было куплено французское платье в пол, цвета бургундского вина. Лера спускалась в нем из примерочной, находящейся на втором этаже, как модель. Пышную грудь подчеркивал открытый лиф, бретельки элегантно покоились на изящных плечах, облегающий покрой подчеркивал тонкую талию,