— Все может быть, — ответил зеркальщик. — Я не знаком с астрономией. Насколько мне известно, по положению звезд звездочет определяет судьбу человека, но, во имя всех святых, не день его рождения.

Слова Мельцера вызвали у Бизаса снисходительную усмешку, словно он хотел сказать: да что ты понимаешь в ходе звезд? Но звездочет промолчал, только пристально поглядел на Мельцера.

Мориенус первым придумал объяснение такому странному поведению. Чем дольше Бизас глядел на человека из Майнца, тем больше торговец верил в то, что именно Мельцеру маг пророчил кровавый конец!

Прежде чем Мельцер сумел собраться с мыслями, его отвлекло другое происшествие. Где-то вдали раздались вкрадчивые звуки лютни, и он услышал нежный голос, сначала едва слышный из-за всеобщей суматохи, затем все более отчетливый. Мельцер забыл, что ему только что вещал звездочет, и последовал за звуками лютни и чарующим голосом. Он не ошибся: на празднике императора музицировали Симонетта и ее брат.

С тех пор как зеркальщик впервые встретил прекрасную лютнистку в гостинице «Toro Nero», прошло две недели. Мельцер думал, что огонь, столь неожиданно охвативший его, постепенно потухнет, но ошибся в себе. С тех пор дни казались ему мучительной пыткой, поскольку его работа у китайцев не мешала ему искать Симонетту.

Когда Мельцер подошел к ней, все произошло точно так же, как и в первый раз. Сердце забилось часто-часто, и возникло ощущение, будто кровь вскипает в жилах. Мельцер знал, что влюбился в Симонетту с первого взгляда, и полагал, что никогда в жизни ему не доводилось встречать такой прекрасной женщины, как лютнистка. Как и тогда, в гостинице, на ней было облегающее платье с прямоугольным, почти квадратным вырезом на груди, а талию охватывал широкий пояс с меандровым узором. Прилегающие к плечам рукава расширялись у запястья почти на локоть. Это еще больше подчеркивало маленькие руки, неистово порхавшие по струнам лютни. Свои черные волосы Симонетта зачесала наверх и уложила в форме раковины. В иной ситуации ее прическа показалась бы фривольной или даже неприличной, но на императорском Празднике Кувшинок действовали совершенно другие законы.

Снедаемый страстью, пробудившейся в нем при виде Симонетты, Мельцер протолкался в первый ряд почитателей, собравшихся полукругом вокруг поющей пары. Джакопо был всецело поглощен своим инструментом, а Симонетта глядела поверх голов слушателей на золотой потолок, где мозаики восхваляли подвиги византийских императоров. И, слушая ее мелодичное пение, пожирая глазами каждое ее движение, он с болью в сердце понял, что не он один воспламенен красотой прекрасной венецианки. Мельцер украдкой огляделся вокруг: да, у него было много соперников.

Совсем недавно зеркальщик удовольствовался бы тем, что любил бы прекрасную женщину на расстоянии, тайком обожествляя ее, встречаясь с ней только в своих мечтах. Но недавние успехи укрепили его веру в себя. Он просто должен был попытаться привлечь к себе внимание Симонетты.

И пока Мельцер размышлял над тем, как это можно устроить, он внезапно поймал взгляд лютнистки. Вне всяких сомнений, она смотрела на него! Мельцер попытался вежливо поклониться, но прежде чем это сделать, он успел осознать, как неуклюже у него это получится, и просто помахал рукой, вполне в своем духе.

Симонетта и Джакопо спели на латыни три песни весьма двусмысленного и щекотливого содержания, снискавших у тех, кто знал язык, бурные аплодисменты. Осыпанной комплиментами и окруженной многочисленными почитателями лютнистке пришлось долго пробираться сквозь толпу, для того чтобы оказаться рядом с Мельцером.

— Вы же тот самый зеркальщик, — крикнула она по-итальянски, — который защитил меня от турецких пушек?

Мельцер рассмеялся.

— Если вам так угодно, прекрасная лютнистка, — ответил он на том же языке, что и она, — то я охотно припишу себе эту заслугу.

Симонетта кивнула.

— Я ужасно испугалась выстрелов. Хорошо, что я вас здесь встретила.

— Для меня это большая честь, поверьте мне. Я только и думал, что о вас, и не мечтал ни о чем ином, только бы встретиться с вами еще раз.

— Если это действительно так, — заметила Симонетта, подмигнув, — то наши чувства совпадают.

Пока они обменивались любезностями, к ним подошел Джакопо. Он забрал у Симонетты лютню и, обращаясь к зеркальщику, сказал:

— Или вы хотите сопровождать Симонетту? В таком случае вы должны взять лютню, чужестранец!

— С какой охотой я последовал бы за вами, — так же двусмысленно ответил Мельцер, — но мой талант кроется скорее в обращении с оловом и свинцом, кроме того, у моих переливов совершенно иное значение, чем у ваших. Так что оставим все как есть.

Симонетта и зеркальщик обменялись улыбками, и Джакопо удалился вместе с инструментом.

— Вы должны понять моего брата, — сказала лютнистка, глядя вслед Джакопо, исчезнувшему в толпе. — Он ревнивый как мавр, но он совсем не злой, поверьте мне. Мы с раннего детства привязаны друг к другу, с тех самых пор как наш отец не вернулся из путешествия в Индию. Говорили, что его унесла чума. От горя и печали наша мать вскоре скончалась, и брат моей матери вынужден был взять нас к себе. Еды было мало, а побоев много, и тогда мы решили бежать. Мне было пятнадцать, брат на два года старше меня. На корабле мы приплыли в Константинополь и с тех пор зарабатываем тем, что играем и поем, и живется нам лучше, чем когда бы то ни было. Один путешественник поведал нам, что наш отец живет в Мадрасе с индианкой… Но зачем я вам все это рассказываю?

Мельцер слушал, словно завороженный, особо не вникая в смысл сказанного. Симонетта сопровождала свои слова столь милыми ужимками, что он не мог оторвать от нее глаз, так же, как и в первый вечер.

— У вас наверняка множество поклонников, — сказал зеркальщик, осторожно прощупывая почву.

Симонетта засмеялась и взяла его под руку.

— Пойдемте, — сказала она, — на нас все смотрят. И этим я уже ответила на ваш вопрос.

Мельцер шел рука об руку с Симонеттой среди разодетых в пух и прах людей, и ему казалось, что он парит в облаках. Ему казалось, что весь мир улыбается ему. Зеркальщика переполняло неописуемое счастье.

Пока они пробирались через толпу гостей и Мельцер наслаждался завистливыми взглядами, прекрасная лютнистка продолжала:

— Давайте не будем обо мне. Меня намного больше интересует ваше таинственное искусство.

— Таинственное искусство? — испугался Мельцер.

— Говорят, что вам при помощи зеркала удалось вернуть императору радость жизни. Вы маг или даже волшебник?

Мельцер остановился и поглядел Симонетте в глаза.

— Если бы я обладал такими способностями, я наверняка знал бы, что мне делать. Нет, у большинства чудес всегда есть естественное объяснение.

— Ну а если бы вы были чародеем, — не сдавалась Симонетта, — что бы вы тогда делали? Скажите мне!

— Я бы, — нерешительно начал зеркальщик, кладя обе руки ей на плечи, — я бы заколдовал вас, чтобы вы глядели только на меня.