Мельцер вспомнил о своем похищении, когда китайцы не слишком вежливо с ним обошлись. Неужели он обманулся в мастере Лин Тао? Может быть, китайцы просто использовали его в своих целях? Внезапно Мельцер задумался о том, а нужно ли ему освобождать Лин Тао.

В следующий миг раздался взрыв, похожий на пушечный выстрел, за ним последовал второй, третий… Затем взрывы стали раздаваться отовсюду.

— Господи, спаси и сохрани, турки идут! — закричал посланник из Арагонии и бросился к выходу.

Симонетта кинулась в объятия Мельцера, а тот поглядел на императора в поисках поддержки.

Но Иоанн Палеолог казался счастливым как дитя, он хлопал в ладоши и все повторял:

— Фейерверк, фейерверк!

Только теперь Мельцер понял, что огненные вспышки, видимые из окон, треск и шипение, многократные удары грома — все это был искусный фейерверк, который император припас для своих гостей.

Это было довольно легкомысленно, поскольку, как и испанец, многие подумали об очередном нападении турок, и немало гостей покинули празднество и разбежались по домам. Остальные направились в парк, чтобы поглядеть на чудесные огни.

В небо со свистом взмывали фонтаны искр: желтых, красных, зеленых. Высоко над головами гостей взрывались огненные шары, звездным дождем опадая на землю. В небе шипело, рокотало, завывало, а зрители радостно кричали и хлопали в ладоши, когда невидимые шары света внезапно превращались в огромные светящиеся зонты.

Хотя зрелище, разыгрывавшееся в небе, было прекрасно само по себе, вспышки света тоже добавляли веселья, заставляя замаскированных гостей появляться на доли секунды и снова исчезать во тьме. Яркие маски и таинственные лица, вуали и маскарадные костюмы — все это возникало и исчезало, словно дьявольское наваждение.

Мельцер обнял Симонетту, и лютнистка прильнула к нему, словно ища защиты от шума и огня.

Ночь была теплой, несмотря на то что уже давно перевалило за полночь. Как и большинство гостей, Мельцер и Симонетта предпочли после фейерверка прогуляться по парку, где по старой традиции в большом круглом пруду в центре парка плавали огни. Мельцер и его прекрасная спутница опустились на каменную скамью, скрытую за кустами с тяжелыми плотными листьями, образовывавшими живой грот.

Своим полуослепшим взором я вижу все, словно это было вчера: огни на воде, черные тени деревьев, кусты на фоне звездного неба. Слышу воркование и приглушенные голоса. Но как скоротечен блеск юности! Vanitas vanitatum! Суета сует и томление духа, как говорят проповедники. К чему короткое, сильное вскипание плоти, если с каждой песчинкой в больших песочных часах времени приближается вечность?

Зачем же мне рассказывать о том, что было тогда, если сегодня это кажется мне нереальным, словно сон, исчезающий с наступлением утра? Вы хотите это знать? Ну хорошо. Это правда! Внезапно я почувствовал руку Симонетты у себя между бедер; да, я ощутил — видеть этого я не мог, поскольку было темно, — что Симонетта искала мое мужское достоинство, выпиравшее у меня из брюк. В мечтах я рисовал ее тонкие белые пальцы, скользящие по лютне, касающиеся струн, и с каждым аккордом возрастало мое возбуждение. Мне казалось, что под пальцами венецианки мое мужское достоинство дрожит подобно струне. У меня закружилась голова, когда Симонетта каким-то образом, о котором я и думать не хотел, добралась до моего возбужденного фаллоса и начала его массировать, сжимать и ласкать. Симонетта не говорила ни слова, а я начал тихонько постанывать. Еще никогда в жизни я не испытывал столь сильного желания.

Моя неуклюжая попытка сиять в темноте покрывало с ее груди не удалась, но Симонетта пришла мне на помощь,

и не успел я оглянуться, как покрывало соскользнуло с нее и у меня под пальцами оказалась обнаженная кожа.

Я еще не насладился этим волнующим моментом, как Симонетта набросилась на меня с такой жадностью, что у меня захватило дух. Одним движением она оказалась на мне верхом, подобно амазонке, и я почувствовал, как мой фаллос медленно проникает в нее. Я обнял ее за шею и притянул к себе. Наши губы соприкоснулись.

Одному Богу известно, какое наслаждение исходило от этой женщины, как распалила она меня!

— Симонетта, — прошептал я, в то время как она терлась своими обнаженными крепкими грудьми о мой камзол, скользя то вниз, то вверх. — Симонетта.

Больше ничего я сказать не мог.

— Что… ты… хочешь… мне… сказать? — спросила Симонетта, продолжая двигаться.

Я задыхался.

— Может быть, ты хочешь сказать, что любишь меня?

— Да-а-а…

— Так скажи же это! Черт побери, я хочу это услышать! — Внезапно женщина остановилась, да так и замерла надо мной, расставив ноги.

Я хотел воззвать к ней, умолять ее не останавливаться, но потом приглушенно выдавил из себя слова, давшиеся мне с таким трудом:

— Я люблю тебя! Я люблю тебя, Симонетта!

С ловкостью кошки Симонетта снова опустилась на меня. И на этот раз мое тело ответило ей, подчинило ее своему ритму, и я входил в нее раз за разом. Ночь была темная, не видно было даже теней, но в моей голове сверкали вспышки света, все чаще и чаще, и в свете этих вспышек я видел ее тело во всей его красе, и никакая деталь не оставалась от меня скрытой.

Совсем потеряв голову от счастья и страсти, я стремился навстречу желанному женскому телу, до тех пор пока мое желание не иссякло и я, вскрикнув, не замер.

* * *

Нерешительно открыв глаза, зеркальщик ужаснулся. Темная ночь уступила место рассветным сумеркам, и гости императора, высокомерно пошучивая, прогуливались по парку. Они ждали представления особого рода, особенно популярного у византийцев, — соколиную охоту. Арабские сокольничьи путешествовали по миру со своими дрессированными хищными птицами. Всюду, где они появлялись, к ним валом валила публика, чтобы своими глазами увидеть, как ученые соколы, словно направляемые незримой рукой, выписывают в небе заранее указанные фигуры или внезапно камнем падают на землю, чтобы одним ударом клюва убить зайца или козленка.

Михель и Симонетта поспешно привели в порядок одежду. Когда они, надев свои маски, вынырнули из густой листвы, к ним подошел Джакопо, брат Симонетты. Он обрушился на женщину с упреками, утверждая, что искал ее полночи.

Симонетта любила своего брата. По ее поведению Михель понял, что она его еще и побаивалась. Поэтому зеркальщик взял инициативу на себя и ответил, что Симонетта уже достаточно взрослая, чтобы гулять ночью без него.

Столь наглого ответа Джакопо не ожидал, но еще больше его удивило поведение Симонетты, которая взяла Мельцера под руку и кивнула. Джакопо разозлился, подошел к сестре вплотную и хотел увести ее силой.

Симонетта начала сопротивляться. Мельцер стал между ними, отпихнув Джакопо в сторону Началась небольшая потасовка. С обеих сторон слышались нелицеприятные высказывания. Наконец Джакопо сбил шляпу с пером с головы зеркальщика, поднял ее, повернулся и убежал вместе с головным убором.