Здесь есть закономерность. Она есть, она есть, она есть.

17-20… Ну же, Пит. Успеваю спохватиться, прежде чем произнести это вслух.

— Питер, — Рита делает полшага в мою сторону. — С тобой все в порядке?

Я пытаюсь улыбнуться, успокоить их. Я перевожу взгляд с одной пары глаз в зеленом полиэстере на другую. Их лица в масках внезапно кажутся такими холодными. Они стоят по обе стороны от меня, как соратники, желающие защитить мою семью от отца-убийцы, тогда как на самом деле здесь происходит… допрос.

Они вызнают у меня информацию о Бел. Они задали мне тринадцать вопросов о ней за то время, что я здесь.

Закономерностей не избежать, Питер. Наша работа — скрывать их.

Случайность трудно имитировать.

— Питер? — снова окликает меня Фрэнки. — Скажи нам. Куда могла бы пойти Бел, если бы дело было совсем плохо?

Если дело будет совсем плохо. Так сказала мне Бел сегодня в музее. Я помню, как она кивнула на камеру видеонаблюдения.

Камеры. Паузы. 17-20-13. Что, если это послание от Бел? Я думаю о том, как мы сидели с ней на заднем сиденье маминого «вольво», переписываясь шифром Цезаря во время долгих, укачивающих поездок. Чтобы разгадать этот шифр, достаточно знать ключевое слово, а я знаю Бел достаточно хорошо и всегда угадываю. Но если это не слово? Если это число? Какое число она бы использовала?

Рита смотрит на меня внимательно. Я так и не проронил ни слова. Числа есть во всем. Все взаимосвязано. Мамин дыхательный аппарат пищит и перезагружается. На нее напал мой папа. Папа исчез через месяц после нашего с Бел…

Нашего дня рождения: 24.01.98.

Лихорадочно пытаюсь соображать. Пальцы сжимаются в поисках ручки, но мне ничем нельзя выдать, что я хочу это разгадать. Я пытаюсь представить строку кода мысленно: 24, 1, 9 и 8, а затем все остальные числа от 1 до 26, и алфавит под числами.

17 20 13

RUN

БЕГИ

Во рту пересохло. Если дело будет совсем плохо. Перед глазами стоит моя сестра в китовом зале, она разговаривает и мило смеется с Ритой. Неужели Бел ее прощупывала, пытаясь выяснить, кто она такая?

— Я… я… — Я перевожу взгляд с одной зеленой маски на другую, потом смотрю на маму и принимаю решение. — Нет такого места, — вру я. — Бел ничего не боится.

Фрэнки смотрит на меня. Она впивается взглядом в мои глаза, как будто хочет увидеть что-то, отпечатанное на сетчатке. Она мне не верит. Я постепенно разворачиваюсь, слушаясь сестру, собираюсь бежать. Я вижу, как их пальцы в хирургических перчатках тянутся в мою сторону, и начинаю размахивать руками, нанося беспорядочные удары. Фрэнки отбивается от них с привычной легкостью. Ее рука оказывается вблизи от моего рта, и я пытаюсь вцепиться зубами.

Рита говорит:

— У нас нет времени.

Мне на голову натягивают что-то черное, закрывая свет. Я сопротивляюсь, отплевываюсь и давлюсь кислотой. Меня хватают за запястья, и ноги отрываются от пола.

— Ничего не понимаю, — слышу я голос Фрэнки, приглушенный тканью. — Не понимаю.

Жгучие искры электрической боли впиваются мне в бок. Я дергаюсь и извиваюсь.

— Яяяяя праавввввда неееееееееееееееее…

Мир тонет в небытии.

Ингрид нахмурилась. Можно было практически увидеть, как мысли ворочаются у нее в голове, точно она освобождала место в уже упакованном чемодане, чтобы уложить все, что я только что ей сказал. Я нетерпеливо ждал, переминаясь с ноги на ногу.

— Ничего не понимаю, — сказала она. — Не понимаю.

Что неудивительно. Я объяснялся плохо, говорил слишком быстро, потому что нервничал, ведь единственная девушка, о которой я когда-либо думал в этом смысле, смотрела на меня снизу вверх, лежа поперек той самой кровати, где я в основном и думал о ней в этом смысле, устроив свою белокурую голову на моем покрывале с Ночным Змеем. Жаль, что я не успел сменить постельное белье; жаль, что я не успел даже вытряхнуть из мусорного ведра под столом бумажные салфетки, оставшиеся после мыслей в этом смысле. Я очень, очень надеялся, что ей не понадобится ничего выбрасывать.

Четыре часа назад я видел, как она шагала к школьным воротам, неохотно волоча непослушные ноги, вцепившись в лямки рюкзака, как в спасательный парашют. И не было в мире ничего проще, чем задать вопрос:

— Эй, не хочешь сегодня вечером заглянуть в гости… на ужин или типа того?

В конце концов, если у нее не было понимающей семьи, я бы с удовольствием поделился своей.

Только в тот вечер моя семья была не в самом понимающем настроении.

Бел на две недели отстранили от занятий за… что-то, связанное с лягушками. Я не понял нюансов, потому что, как только она переступила порог, мама как с цепи сорвалась, втащила Бел на кухню и начала визжать, как свисток от чайника, об «ответственности». Ингрид выложила в ряд четыре горошины в верхнем правом секторе тарелки, подавая условленный сигнал бедствия, но я вскочил на ноги, уже увидев, как задрожали ее пальцы в перчатках. Я оставил котлету по-киевски медленно истекать чесночным маслом на тарелку и поволок агента Белокурую Вычислительную Машину подальше от перепалки.

Единственным местом в доме, куда не долетали крики, оказалась моя комната — верхний этаж под карнизом. Я запихнул вчерашние штаны под кровать, а она притворилась, что ничего не заметила. (Они зацепились за мои пальцы ног, и это заняло три попытки. Она очень хорошо притворялась.)

Мы перешли к моей коллекции плакатов с «Людьми Икс» («А где Джин Грей?» — «Концепция телепатии меня пугает». — «А. Ну, ясно…») и легендарными математиками («А где Ньютон?» — «Ньютон козел!» — «Я рада, что ты так думаешь, Питер. Иначе сомневаюсь, что мы могли бы остаться друзьями!»), а затем, неизбежно, к синим блокнотам в твердом переплете, сложенным стопкой на углу стола. Уже одна эта аккуратность кричала об их особой роли в моей комнате, которая в остальном выглядела как после бомбежки. («Изучаешь энтропию, Пит? Или ты просто свин?» — «Как знать, Ингрид. Как знать?»)

— Питер, — спросила она, листая страницы и заправляя за ухо выбившуюся легкомысленную прядь светлых волос, — как расшифровывается АРИА?

Я ошеломленно уставился на нее. Простой вопрос — и моя тайная пятилетняя одержимость зависает в воздухе, как подброшенная монетка.

Орел: она посмотрит на тебя как на психа.

Решка: она скажет, что это может сработать.

«Ага, — фыркает голос в моей голове, — можно подумать, шансы равны».

Я начал мямлить, отвечая уклончиво и обтекаемо, но потом подумал: «Она твоя подруга, Пит, подруга, и к тому же супергерой в математике… Она может помочь».