Фрэнки смотрит на Риту, как бы спрашивая разрешения. Рита кивает. Фрэнки вздыхает и говорит:

— Это доктор Эрнест Блэнкман.

В основании черепа сжимается ледяной кулак. Похищение. Дети. Почему я этого не предвидел? Что же ты, Пит, ты ведь силен в закономерностях. Рот удается открыть только с третьей попытки, потому что язык присох к нёбу намертво.

— Папа?

Злой смех раздавался неподалеку от женского туалета.

В другой ситуации я бы предпочел свалить оттуда на безопасное расстояние, развернулся бы на сто восемьдесят и двинул обратно по коридору. Сегодня я взял встречный курс и пошел прямо на группу тел в школьной форме в эпицентре смеха. Я не смог бы объяснить, почему так поступил. Может, просто был один из таких дней, золотых, храбрых дней, слишком редких дней, когда все казалось по плечу.

Кроссовки скрипели по линолеуму. Я не сводил с них глаз, обхватив руками лямки рюкзака. Я подсчитал достижения этого дня.

Познакомиться с новенькой: есть.

Условиться с новенькой о свидании на перемене: есть.

Не струсить, а реально прийти в столовую на свидание с новенькой: невероятно, удивительно, но есть.

Ждать, ждать и еще немного подождать, вжавшись спиной в столовскую стену, снося взгляды школьников, стоящих в очереди за рыбой с картошкой и резиновым бисквитом, пока не прозвенит звонок к началу следующего урока, а она так и не объявится: есть, есть, чтоб меня, есть.

Я подался влево, огибая смеющуюся компанию, и прекрасно расслышал, хотя они и говорили шепотом.

— И не говори, она такая лохушка!

— Может, расскажем учителю, а? — Этот голос казался встревоженным.

— Да ну, весело же.

— Фу… А этот на что вылупился?

Этот — это я. Наклоном головы и подъемом ее голоса она выносила мне обвинение похлеще Великого инквизитора[1]. Снова смех. У меня перехватило горло, лицо вспыхнуло, но в итоге я миновал их и через семь-восемь секунд должен был оказаться вне зоны слышимости. Но тут из открытой двери туалета до меня донесся новый голос. Я узнал его — я впервые услышал этот голос сегодня, когда он спросил меня, не хочу ли я встретиться на большой перемене. Но сейчас голос не говорил.

Голос плакал.

Я замер как вкопанный, выставив перед собой одну ногу, как игрушечный солдатик, у которого кончился завод.

Я попытался обернуться, но не смог. Мерзкий голосок в голове прошептал: «Женский туалет», затем «внимание» и, наконец, «пли».

В любой другой день я бы сбежал. Страх сгустился в сердце, как кровяной тромб. Я уже считал шаги да выхода (двадцать два) и прикидывал, как скоро смогу совершить набег на свой шкафчик в поисках заначки овсяного печенья и набить свой рот, неистово щелкая челюстями и хрустя злаками (двести десять секунд — я не рекордсмен). Но, как я уже говорил, сегодня был необычный день. Сегодня был отважный день.

Расправив плечи, я повернулся вокруг своей оси. Я узнал трех девчонок: Бьянку Эдвардс, Стефани Гровер и Тамсин Чоу. Они смотрели на меня как на гигантский гнойный прыщ на ножках, готовый в любую минуту лопнуть. За ними находилась дверь в женский туалет, а там…

«Сорок минут», — подумал я. Умыться и поплакать. Иногда, чтобы быть храбрым, достаточно просто понять, чего ты боишься больше всего.

Неотрывно глядя себе под ноги, я прошагал мимо девочек. Как игрушечный солдатик: простейшие движения, левой правой левой. Сумасшедшее тиканье сердца, как часовой механизм. Ты можешь.

— Эй! — крикнула Бьянка. — Ты куда это…

Она не успела закончить. Я уже переступил порог. Я был в женском туалете.

О боже.

Слева от меня — ряд кабинок. Прямо передо мной — раковины и зеркала в ряд. А между ними и мной — небольшим полукругом черные спины девочек в полиэстеровых пиджаках. Одна из них что-то сказала негромко, снова раздался смех. Другая держала в руке телефон. Она что, снимает? Ключик в моем заводном сердце снова провернулся.

— Эм. — Неужели этот слог действительно слетел с моих губ? — Извините.

Ровно одна девушка обернулась на мое робкое вмешательство — та, что держала телефон. Таня Беркли. Аккуратная черная челка, как лакированная рамка для фотографий, обрамляла ее лицо.

— Боже мой! Пошел вон отсюда! — взвизгнула она.

Внезапно я испытал острый прилив энергии — я чувствовал себя воздушным шаром, который сорвался с привязи и стремительно набирает высоту. Я не мог контролировать собственный рот: челюсти щелкали, как у щелкунчика, но нужные слова никак не шли на ум. Таня смотрела прямо в глаза. Я наблюдал, как выражение ее лица менялось с возмущенного на… испуганное?

— САМИ ИДИТЕ ВОН ОТСЮДА! — Я наконец обрел дар речи.

И случилось невероятное: море расступилось. Они стали расходиться. Они разбегались от меня.

Когда они, вжавшись в стену, просочились мимо меня, я увидел в их лицах отражение собственного страха, только умноженного во сто крат. Их взгляды были прикованы ко мне, будто они не могли отвести глаз. Я почувствовал, как жар бросился к щекам и лбу. Ошибки быть не могло: они испугались меня.

Когда они рассосались, я увидел копну светлых волос и плечи, ссутулившиеся над раковиной. Звук удаляющихся шагов стих, сменившись журчанием проточной воды и скребущим шипением щетки. Она быстро и с нажимом двигала руками, разбрызгивая вокруг себя воду. Часть воды была красного цвета.

— Э-эм… извини, — повторил я, вдруг осознав, что не знаю, как действовать дальше.

Как решить эту задачу.

— Ингрид?

— Выйди.

Она даже не обернулась.

— Ты уверена? Мне кажется, тебе… — я попробовал подыскать подходящее слово, но не придумал ничего лучшего, кроме как: — …неспокойно.

— Вот это да. — Кажется, она процедила это сквозь зубы. — Артурсон был прав: ты и впрямь гений.

Я встал у нее за плечом. Ее лицо в отражении было опухшим от слез, а лоб забрызган капельками кровавой воды. Скомканные перчатки без пальцев валялись на бортике раковины. Под пенным водопадом из крана я увидел тыльную сторону ее левой ладони — на ней не осталось живого места, но Ингрид продолжала в кровь драть ее щеткой.

— Блин, — проворчала она себе под нос. — Короче, прости, что я не пришла, хорошо? У меня тут ситуация. Не мог бы ты просто оставить меня нафиг в покое?

— Я могу тебе чем-то помочь? — Я понятия не имел, с какой стороны подступиться. — Может, принести что-нибудь?