…теперь еще Ингрид.

— Неоспоримое математическое доказательство того, кто мы есть. — Голос Ингрид звучал так, словно ей это было нужно больше, чем мне.

«Пожалуйста, — подумал я, — просто согласись. Пожалуйста, поверь так, как я верю».

Я почувствовал, как ее рука в колючей шерсти медленно легла в мою ладонь.

— Пит, — тихо сказала она.

Я не открывал глаз.

— Да?

— Если… если ты ищешь математически безупречный способ пригласить меня на свидание… ну, настоящее свидание…

Я еле-еле вдохнул, так, чтобы она не заметила, и задержал дыхание.

— Мне кажется, ты его нашел.

Меня тошнит в темноту.

Мышцы живота напрягаются, и рвота разъедает горло. Она брызжет на тканевую преграду на моем лице, пачкая меня. Я… где… что?

Я ничего не вижу, я не могу дышать. Жадно ловлю ртом кислород, но вдыхаю ткань, и кислые хлопья рвоты снова попадают ко мне в рот. Мне хочется кричать, но не выходит.

Я не могу пошевелиться. Господи, что делать, я не могу пошевелиться. Что-то больно впивается в запястья, когда я пытаюсь двигаться. Я вдыхаю тошнотворные, вяжущие пары и сдуваю ткань как можно дальше от лица. Но воздуха не хватает. Не хватает. Не… хватает.

Где я?

— Проклятье.

Голос женский, жесткий и знакомый. И тут я вспоминаю. Рита. 57. Я лежу на спине, и меня качает в такт шагам. Похоже, меня несут на носилках.

— У него приступ, он сейчас задохнется.

Пальцы подцепляют ткань и снимают ее с моего рта.

Свежий воздух холодит мой заблеванный подбородок, и я дышу жадно — один судорожный вдох, второй, — и наконец кричу.

«Почему? — хочу спросить я. — Почему?» Но челюсти больше меня не слушаются. А в голове снова и снова крутятся цифры:

1720131720131720131720131720131720131720

13172013172013

БЕГИБЕГИБЕГИБЕГИБЕГИБЕГИ

Рядом хлопает дверь. Движение прекращается. Холодный металл прижимается к коже, и меня освобождают от пут. Меня несут за запястья и лодыжки. Грубые руки толкают меня, я вскрикиваю, и меня прижимают к кровати. Каркас обжигающе холодный.

— Он пытался меня укусить, привяжите его.

Четыре характерных вжика молнии. Меня снова хватают за запястья. Помогите. Помогите.

17-20-13. Хочу пошевелить ногами, но лодыжки тоже связаны.

О боже, о боже, о боже, о боже. Дыши, сосредоточься на дыхании. Пищит аппарат искусственного дыхания: вдох, выдох, вдох, выдох, каждые две целых пять десятых секунды. Мама.

Мама у них.

Я вспоминаю слова Риты о том, что «иногда самый очевидный ответ оказывается правильным», и каких-то несколько минут спустя: «Закономерностей не избежать. Наша задача — максимально их усложнить и запутать».

Я доверился ей. Доверился, хотя она чуть ли не прямым текстом сказала мне, что лжет.

Мама у них, но она жива. Она выжила, Пит. Ты тоже сможешь.

Мое дыхание успокаивается ровно настолько, что я могу разобрать голоса.

— Тащи сюда эту чертову машину.

Я не в себе, но даже я слышу шок в наступившей тишине.

— Если у тебя есть идея получше, — едко добавляет Рита, — выкладывай.

Еще одна секундная пауза. Затем скрип резиновых подошв по бетонному полу, когда Фрэнки выходит из комнаты. Хлопает дверь.

Ничего. Тишина, тяжелое дыхание и слепота. Момент неизвестности. Дверь снова распахивается, и я подскакиваю. Обувь по бетону, уже другая. Крутятся колеса, и в комнату вкатывают что-то тяжелое.

— Я его подготовлю. — Голос Риты твердый и безжизненный, как кремень.

Воздух жжет раздраженное рвотой горло. Я дергаюсь и мечусь от малейшего звука. Металл скрежещет по бетону. Ножницы щелкают под моим подбородком, и моя грудь снова оказывается на воздухе. Я покрываюсь гусиной кожей. Что-то липкое прижимается к грудной клетке. Пальцы, на удивление теплые, заползают под капюшон и прижимают липкие подушечки к вискам. Я хочу вырваться, но не могу. Сильный разряд сотрясает меня до самых костей, и я кричу от шока.

— Первая доза, — говорит Рита.

— Доза че…

БЛИНБЛИНБЛИНБЛИН

Я не могу думать. Меня клинит. Белый шум. Жгучая, тошнотворная боль. Черные кляксы расползаются перед глазами.

— Вторая доза.

Что-то жужжит, боль сверлит висок, как дрель, плюя фонтаном крошек черепа, с ниточкой красного мозга, спиралью закрутившегося вокруг насадки. Мне кажется, я умираю.

— Держите его.

Мои губы отдирают от зубов — мерзкое, липкое чувство, — и я начинаю выть.

— Третья доза.

В голове раздается звук, похожий на удар хлыста, и я обмякаю, пластиковые веревки впиваются в мои запястья до мяса. Я буквально чувствую, как у меня на спине расцветают синяки — через тонкий матрац я, должно быть, ударился спиной о раму кровати, хотя я этого и не помню. Видимо, потерял сознание.

— Ладно, давай попробуем. — Голос Риты слышен как сквозь вату.

Мою голову запрокидывают назад. Я чувствую такое изнеможение, как будто только что перенес полномасштабную паническую атаку. Это почти можно принять за облегчение. Моя эндокринная система исчерпала свои ресурсы.

Пятна света вползают под капюшон. Ткань подворачивают, убирая ее с моего лица. Чьи-то пальцы щупают мой пульс. Свет ослепляет, и сквозь пелену слез я смотрю, как чья-то рука удаляется от моей шеи, рука с белыми пальцами и черной ладонью.

Нет, это не ладонь — это перчатка.

Руки обтянуты перчатками без пальцев.

Она склоняется надо мной. Ее лицо серьезно, светлые волосы зачесаны за уши. Она встречается со мной взглядом. Проходит семь долгих секунд.

— И-Ин… Ингрид? Нет! НЕТ! Не с-с-смейте! Т-т-т-только т-т-троньте ее…

Слова вырываются из меня морзянкой, но я умолкаю, когда замечаю, что она не привязана к кровати. Ингрид не похожа на пленницу.

— П-п-почему? К-как? Ч-ч-что ты… Что ты здесь д-д-д-делаешь?

— Что ты здесь д-д-д-делаешь?

Какой-то голос, скупой и бесстрастный, как говорящие часы, эхом повторяет мои слова. Я вижу, как губы Ингрид шевелятся точно в такт, идеально совпадая с моими, точка за точкой, тире за тире.

Я молчу. В горле полно толченого стекла.

— Как ты это делаешь?

И хотя я задаю этот вопрос про себя, Ингрид его озвучивает своим ровным, стерильным голосом. Я смотрю, как скачет пирсинг в ее губе, когда она произносит слова.