них остроумные комбинации, которые, хотя прямо и не выражали собой данную идею, но косвенно напоминали ее, подобно тому, как это мы видим в шарадах. Кроме того, чтобы облегчить читающему понимание тех или иных знаков, впереди или позади их воспроизводился абрис предмета, о котором шла речь, в чем виден уже некоторый прогресс по сравнению с древним способом письма, состоявшим исключительно из одних только рисунков. Это произошло, вероятно, после того, как установилась устная речь и люди заметили, что многие слова, произносимые с помощью одних и тех же звуков, могут служить для выражения различных понятий. Так, чтобы письменно выразить Itzlicoatl, имя мексиканского короля, рисовали змею, называвшуюся на мексиканском языке Coatl, и копье – Istzli{…чтобы письменно выразить Istzlicoatl, имя мексиканского короля, рисовали змею, называвшуюся на мексиканском языке Coati, и копье – Istzli — Письмо ацтеков было идеографическим, то есть в нем рисунками выражались не отдельные слова, но мысли в целом; при этом в ацтекском письме существовали и отдельные словесные знаки. По замечанию немецкого исследователя письменности И. Фридриха, «письменность ацтеков находилась примерно на том же уровне, что и египетское письмо на своем начальном этапе: идеографическое письмо, смешанное с отдельными словесными знаками, среди которых заметную роль играли звуковые ребусы. Дальнейшему развитию воспрепятствовало уничтожение цивилизации ацтеков».}.

Прибегнув к такому способу письма, наш мегаломаньяк (страдающий манией величия) еще раз доказал, что сумасшедшие точно так же, как и преступники, при выражении своих мыслей часто обнаруживают признаки атавизма, возвращаясь к доисторической эпохе первобытного человека. В данном случае мы легко можем проследить, вследствие каких причин и посредством какого процесса мышления больной пришел к заключению о необходимости употребить особые письменные знаки. Находясь под влиянием мании величия, считая себя неизмеримо выше всякой власти, какую только можно вообразить себе, и располагая по своему произволу даже стихиями, он, понятно, находил простую речь недостаточно ясной для того, чтобы ее вполне уразумели невежественные и неверующие люди. Точно так же и обычный способ письма мог показаться ему неудовлетворительным для выражения его идей, совершенно новых и необычайных. Изображение львиных когтей, орлиного клюва, змеиного жала, стрелы Перуна, солнечного луча или оружия дикарей – вот письмена, достойные повелителя мира и способные внушить людям страх и уважение к его особе.

Этот пример – далеко не единичный; подобный же случай описан у Раджи в его прекрасном трактате о «Письменах сумасшедших» («Scritti dei pazzi»). Я сам лечил в Павии одного сумасшедшего башмачника, который воображал, что в его власти находятся Солнце и Луна, и каждое утро рисовал образцы мундиров, в какие он оденет со временем обоих своих подчиненных.

Может быть, здесь также играет большую роль и напряженность определенных галлюцинаций, которые больные не могут выразить с достаточной ясностью ни на словах, ни письменно, и потому прибегают к рисованию. В самом деле, нам случалось видеть мономаньяков, почти всегда, впрочем, уже в шаге от полного безумия, которые постоянно чертили, как умели, предметы своих галлюцинаций и покрывали такими изображениями целые листы бумаги.

Так, германский профессор Гунц, лечившийся у нас от мономании преследования, несколько раз в резких выражениях описывал магнетические приборы, которыми ухитряются не давать ему покоя коллеги, и наконец составил чрезвычайно странный чертеж, с целью показать нам, каким образом, при помощи известных проводников и батарей, враги могут преследовать его из Милана и Турина в Павианской больнице. Другой мономаньяк, алкоголик, жаловался не только на магнетические, но и на спиритические преследования некоего Бель… и в припадке бреда нарисовал своего недруга вооруженного кинжалом, в сопровождении его жены, в виде сфинкса или сирены в очках и с торчащим изо рта таинственным свистком, заключавшим в себе губительные для бедного маньяка чары. Чтобы пояснить рисунок, к нему были приложены стихи, но они только затемняли его смысл.

Сам Лазаретти, хотя и лучше владевший пером, прибегал ко множеству нелепых символов и украшал ими свои знамена, которыми у него был наполнен целый чемодан. Когда его вскрыли на суде во время процесса, то королевский прокурор был очень изумлен при виде таких невинных трофеев, тогда как он, должно быть, думал найти в чемодане разрывные снаряды. На печати и посохе Лазаретти тоже были вырезаны известные эмблемы, которым, как мы увидим впоследствии, он придавал большое значение.

Еще более интересный факт в том же роде сообщил мне почтенный профессор Морселли из своей практики. «Больной, – пишет он, – занимался столярным ремеслом, был искусным резчиком по дереву и делал прекрасную мебель. Семь лет тому назад началась психическая болезнь – нечто вроде липемании; он пытался лишить себя жизни, бросившись с балкона муниципального дворца, но остался жив, хотя сломал себе ногу и разбил нос. В настоящее время с ним бывают припадки волнения (ажитации), сопровождающиеся систематизированным бредом, в котором преобладают политические, республиканские, даже анархистские идеи с примесью немалой доли тщеславия. Он воображает себя одним из важных государственных преступников – то Гаспароне, то Пассаторе, то Пассананте. Рисует и вырезает постоянно, но почти всегда одно и то же – какие-то рисунки, служащие олицетворением его бреда. По большей части это – род трофеев с гербами, эмблематическими и аллегорическими фигурами и со множеством нелепых надписей – отрывков из теперешних политических газет или изречений, сохранившихся у него в памяти еще со времени детства».

«В числе резных работ особенно любопытна одна, изображающая человеческую фигуру в солдатской форме с крыльями на плечах, стоящую на пьедестале, испещренном надписями и аллегорическими девизами. На голове у этой статуэтки помещается какой-то трофей, а кругом нее вырезаны различные вещи, служащие символами болезненного бреда художника. Так, например, тут изображена чернильница – это орудие, посредством которого он когда-нибудь одолеет тиранов; мундир – его обычная одежда во время войн за независимость; крылья служат выражением той идеи, что, уже будучи сумасшедшим, он продавал на площади Порто Реканати свои резные работы, и в том числе изображения ангелов, по одному сольдо за штуку; медаль ордена свиньи – это знак отличия, который ему хотелось бы повесить на груди всем богачам и владыкам земного шара, в насмешку над ними; шлем с фонарем, прикрепленным к забралу (что напоминает шайку мошенников в оперетке Оффенбаха), служит эмблемой карабинеров, доставивших его в больницу; положенная наискось сигара (обратите внимание на эту подробность) означает презрение к королю и тиранам; а искривленное положение ноги напоминает о переломе, бывшем следствием прыжка с балкона».

«Надписи на пьедестале составлены из отрывков стихотворений и газетных статей политического содержания, которые всегда на устах у нашего больного, придающего им таинственное значение в