времени, и когда я снова повернулась к большому костру на той стороне дома, праздник был в самом разгаре. Иэн что-то распевал на гэльском, отчаянно фальшивя, двое мужчин совершенно не в такт отбивали ему ритм и изредка вскрикивали «Хэй-хэй!».

Точно так же делали когда-то в племени Найявенны…

Только я подумала о погибшей подруге, как почувствовала на спине взгляд. За мной наблюдала Тевактеньон. Я кивнула ей. Наклонившись, она сказала что-то девушке из своего окружения, и та подошла ко мне, осторожно обогнув пару возящихся на полу малышей.

— Бабушка просит тебя подойти.

Индианка на удивление неплохо говорила по-английски. Впрочем, ничего странного — Онакара предупреждал, что кое-кто из могавков знает наш язык.

Я перешла к костру Тевактеньон, гадая, чем же вызван интерес Красивой Женщины. Впрочем, мне это было лишь на руку.

Старуха указала на шкуру, предлагая сесть, и заговорила с девушкой, бросая на меня взгляды.

— Бабушка спрашивает, можно ли посмотреть на твой лечащий камень?

— Конечно.

Когда я вынимала сапфир, старуха пристально глядела на мой амулет. Кроме перьев дятла, что прикрепила к нему Найявенна, я добавила туда два длинных черных пера из крыла ворона.

— Ты жена Убийцы Медведя?

— Да. Тускарора называют меня Белый Ворон.

Девушка испуганно вздрогнула и торопливо перевела мои слова бабушке. Та изумленно вытаращила глаза. Похоже, мне дали не самое приятное имя… Плотно сжимая губы, я улыбнулась. Индейцы почти не показывают зубы, только если смеются.

Старуха осторожно протянула мне камень и что-то сказала внучке.

— Бабушка слышала, у твоего мужчины тоже есть цветной камень, — перевела та. — Она хочет узнать о нем: что это и откуда он у вас?

— Она может даже на него взглянуть.

Я вытащила из сумки опал и протянула его старухе. Та подалась вперед и внимательно уставилась на камень, но притрагиваться не стала.

Смуглые руки Тевактеньон были голыми и сплошь изрезанными морщинами, как кора шелкового дерева. Будь на них волоски, они поднялись бы дыбом, а так лишь кожа пошла острыми мурашками. Старуха уже видела камень. Или, по крайней мере, знает, что это такое.

Встретившись с ней взглядом, я отчетливо разобрала в ее глазах вопрос, хоть формулировка его и была весьма странной.

— Как он пришел к тебе? — спрашивала она, и девушка эхом повторила ее слова.

Я держала ладонь раскрытой. Камень казался на удивление тяжелым, потому что из-за переливчатой окраски он больше походил на невесомый мыльный пузырь.

— Он пришел ко мне во сне, — сказала я наконец, не зная, как еще это объяснить.

Старуха шумно выдохнула. Теперь к ее страху примешалось любопытство. Она бросила отрывистую фразу одной из сидевших неподалеку женщин, та достала что-то из-под лежанки в каморке за ее спиной и протянула Тевактеньон.

Красивая Женщина начала петь; ее голос был хриплым из-за возраста, но на удивление сильным. Она простерла над пламенем руки, и в огонь посыпалась мелкая коричневая крошка, чтобы тут же взметнуться густым табачным дымом.

Ночь была тихой. До нас доносились громкие разговоры и смех с другого конца дома, где продолжался праздник. Среди них я даже разобрала голос Джейми — он говорил по-французски.

Я глубоко вдохнула. Дым поднимался тонким белым столбом, и сладковатый запах табака ярко окрасил холодный воздух, отчего-то воскрешая в памяти школьные футбольные матчи Брианны: уютный аромат шерстяных одеял и какао в термосе, клочья сигаретного дыма, витавшие над толпой… За этим последовали и другие, более страшные воспоминания: молодые мужчины в форме, мерцающие на взлетном поле огни и втоптанные в землю окурки перед тем, как отправиться в очередной бой, оставив после себя лишь облачко табачного дыма.

Тевактеньон что-то сказала, и тихий голос ее внучки вернул меня в реальность.

— Расскажи мне о том сне.

Был ли это и впрямь сон или мимолетное воспоминание, принесенное на крыльях дыма? Не важно, здесь все мои воспоминания стали снами.

Я рассказала обо всем, не делая различий между видениями и явью: о буре, об убежище в корнях красного кедра, о черепе среди камней… о светящейся горе и мужчине с разрисованным лицом.

— Ты видела Несущего Огонь? — вырвалось у девушки.

Она отпрянула от меня, как от ядовитой змеи.

Старуха что-то властно бросила ей, потом ткнула девушку пальцем и нетерпеливо повторила вопрос.

— Бабушка спрашивает, можешь ли ты его описать? Как он был одет?

— Он был голым. В одной набедренной повязке. А еще весь разрисован.

— Как именно?

Я описала рисунки на теле. Это было нетрудно: зажмурившись, я видела призрак столь же отчетливо, как в тот день, когда он появился передо мной на склоне.

— А лицо у него было черным ото лба до самого подбородка, — закончила я, вновь открывая глаза.

Переводчицу мои слова явно расстроили: с дрожащими губами она то и дело испуганно озиралась на бабушку. Старуха слушала внимательно; она вперилась в меня взглядом, словно разглядывая описываемый мною образ прежде.

Я давно договорила, а старуха все молчала, по-прежнему буравя меня взглядом. Наконец она кивнула и морщинистыми пальцами погладила ожерелье из пурпурных раковин, висевшее на ее груди. Майерс рассказывал мне о таких штуках — они назывались вампум. Это была летопись ее семьи и в то же время знак статуса: держаться за ожерелье — все равно что клясться на Библии.

— Это случилось в день Зеленой Кукурузы, много лет назад. — Она четырежды сомкнула и разогнула пальцы. — К нам пришел человек с севера. Хотя речь его была странной, мы могли его понять. Так говорят онондага или кананга, но он не назвал ни своего племени, ни своей деревни — лишь свой клан, клан Черепахи. Он был храбрым. Хорошим охотником и воином. И красивым — многим женщинам нравилось на него смотреть, хотя подойти мы боялись.

Тевактеньон ненадолго замолчала, и в ее глазах вспыхнуло мечтательное выражение. Я мысленно прикинула: сорок лет назад она была зрелой женщиной, однако достаточно молодой, чтобы впечатлиться таинственным незнакомцем.

— Наши мужчины, как всегда, забыли об осторожности. — Она неодобрительно покосилась в сторону большого костра: там шумели все сильнее. — Они садились с ним и курили, пили пиво и слушали. А он говорил, с полуночи до заката, и потом, при свете костров. И лицо его всегда было злым, потому что говорил он о войне.

Она вздохнула, покрепче сжав красные ракушки.

— Только о войне. Не против пожирателей лягушек из соседней деревни или тех, кто ест лосиный помет. Нет, мы должны были поднять томагавки на осерони — французов. «Убейте их всех, — говорил он, — от старого до молодого, от границы до большой воды. Идите