усердно, чтобы добиться оной. Я уверяю вас, что я всегда делал все для сохранения этой гармонии, кроме того, что внутреннее чувство мне запрещало. Повторяю, не от меня зависит побороть влечение сердца, а когда оно заговорит, то нет человеческой силы, чтобы меня переубедить против моего внутреннего влечения.

Но, чтобы вернуться к Родиону Александровичу, в чем же видит Кошелев нарушение этой гармонии? Может быть, он это высказал по поводу г-жи Буш? Ведь это единственный пункт нашего с ним разлада. Ну и что же, верный принцип истины, когда я пишу, я убежден, что в проповедях г-жи Буш много человеческого, вы это знаете из наших разговоров, моя душа глубоко это осознает. Разве я хочу изменить такого рода взгляд? Очевидно, нет…» (Там же. С. 217–225).

Великий князь Николай Михайлович подчеркивал, что в словах императора отмечается какой-то «психоз», в котором передан «какой-то общий сумбур разума и мыслей».

«Поражает еще нервное отношение, – писал Николай Михайлович, – к критике его действий в области внешней политики, которую позволили себе его духовные собратья, Голицын и Кошелев, всегда смело и откровенно говорившие ему обо всем том, что соприкасалось с религиозными темами. Надо сознаться, что защита своего образа действий не вполне удалась Александру Павловичу и заметны явные признаки передержки в его оправдательных аргументах» (Там же. С. 225–226).

Но самым ужасным известием для императора Александра было известие о трагедии Семеновского полка. Почти как всегда в последнее время, император Александр принимал участие в работе Священного союза. В Испании, Италии, Германии монархии пытались укреплять свое положение, а молодые люди, вкусившие чувство свободы, создавали тайные общества и в своих воззваниях провозглашали подорвать основы королевской власти. Герцог Меттерних и император Александр стремились к укреплению Священного союза. А молодые офицеры, пытаясь растолковать самим себе собственные противоречия, начали вступать в разнообразные клубы и общества. «Только человек, живущий в России, может понять, как трудно выразить свое мнение в русском обществе, – писал Николай Тургенев, вспоминая то время. – Чтобы говорить свободно и без страха, надо не только замкнуться в тесном кругу; надо уметь выбрать тех людей, которые в него входят. Только при таких условиях можно искренне обмениваться суждениями. Таким образом, для нас было невыразимое очарование в том, чтобы искренне говорить на наших собраниях, не боясь, что тебя не поймут или неверно истолкуют» (Пыпин А.Н. Общественное движение в России при Александре I. СПб., 1918).

28 октября 1820 года Александр I получил известие, что Семеновский гвардейский полк, которого он много лет был шефом, взбунтовался, поднял что-то вроде мятежа. Ни князь Петр Волконский, ни Васильчиков, ни Закревский не убедили императора в том, что виновато во всем начальство, сменившее командира полка. Император Александр тут же написал графу Аракчееву письмо, в котором ему удалось передать свое настроение: «Вы легко можете представить, какие печальные чувства зародились во мне. Это, можно сказать, неслыханный инцидент в нашей жизни. Еще печальнее, что это произошло в гвардии, и лично для меня горше всего, что это случилось в Семеновском полку. Если говорить искренне, то я скажу вам, что никто на свете не убедит меня (хотя люди это говорят), что все это было задумано солдатами или что это произошло исключительно в результате жестокого обращения с ними полковника Шварца. Он всегда был известен как хороший справедливый офицер и успешно командовал полком. Почему он вдруг стал варваром? На мой взгляд, здесь существуют другие причины. Я не думаю, что зачинщик мог быть военным, потому что военные учения заставили бы этих солдат взяться за оружие, чего никто из них не сделал. Ни одна шпага не была обнажена. Все офицеры предпочли нарушить субординацию, но безуспешно. Из этого я заключаю, что было влияние извне. Возникает вопрос: откуда? Трудно сказать. Я думаю, виною тому тайные общества, которые крайне раздражены… нашим союзом и деятельностью в Троппау. Может показаться, что цель мятежа – напугать нас. Если принять в расчет еще и то, что был выбран день, когда императрица вернулась в город, станет ясно, что в их намерения входило напугать ее и таким образом вынудить меня отказаться от работы в Троппау и быстро вернуться в Санкт-Петербург. Но Богу было угодно, чтобы мы предотвратили это и задушили зло в зародыше» (Дженкинс. С. 188–189). Граф Аракчеев тут же ответил императору: «Я узнал эти вести в Грузине, и первые мои мысли были о вашем величестве и о том, какое огромное потрясение вы пережили из-за этих событий. Я полностью согласен с вами, что сами солдаты меньше всего виноваты и что здесь поработал некто, имевший тайные мотивы. Но кто и как? Для всеобщего блага нам необходимо раскрыть истинную природу этого дела. Я могу ошибиться, но я предполагаю, что это был эксперимент, и мы должны быть бдительны и позаботиться, чтобы подобные события не повторились» (Шильдер. Т. 4).

Семеновский гвардейский полк расформировали, полковника Шварца уволили, мятежники были высечены. Весной 1821 года император Александр вернулся в Петербург, но душа его по-прежнему находилась в сомнениях и противоречиях…

Утром следующего дня, 18 сентября 1823 года, после завтрака граф Румянцев сообщил графу Аракчееву, что коляски готовы к тому, чтобы прогуляться по городу и полюбоваться новыми зданиями, которые построил здесь граф Румянцев.

– Ваше сиятельство, граф Алексей Андреевич, – усевшись в коляску, торжественно произнес Николай Петрович, – вы находитесь в городе, где первые поселения появились в незапамятное время, когда люди не знали письменности, а в середине XII века, примерно в 1142 году, здесь жили первые охотники или звероловы, так что городу Гомелю уже больше семи-восьми веков.

Лошади, понукаемые опытными кучерами, тронулись в путь. По знаку Румянцева коляски остановились, и граф Румянцев пересел в коляску графа Аракчеева.

– Трудно говорить при таком шуме колес, ваше сиятельство. А мы как раз подъезжаем к возвышенности, к холму, с которого видно слияние рек Сожа и Ипути. Это одно из самых красивых и выгодных для поселения мест, откуда, в сущности, и начиналось поселение. Мы не знаем, граф, какие племена заселяли эту возвышенность, они сменялись друг за другом, пока славянское племя радимичей не закрепилось на берегах Сожа. Это был Гомий, прародитель нынешнего Гомеля.

Город переходил из рук в руки. 230-летнее литовско-польское владычество закончилось в 1772 году, когда императрица Екатерина присоединила Белоруссию к Российской империи, а вместе с этим и Гомель стал уездным городом Рогачевской провинции. Князья Чарторижские сбежали в 1772 году при первом же разделе Польши. А после войны и Кючук-Кайнарджийского мира, заключенного моим