Раздался пронзительный вопль красотки.

– Прекратить! – проревел, словно раскат грома, зычный голос.

Генерал. Лицо его над железным ошейником раскраснелось.

В приступе бешенства я не заметила, как он вернулся в зал вместе с управляющей.

Металлические конечности интенданта возмущенно щелкали, словно он больше не мог их контролировать.

Я промямлила извинения, незаметно сунув нож в карман платья.

– У меня ожоги, – охала Эленаис, прикладывая салфетку к своей длинной, молочного цвета шее. – Моя сказочная красота уничтожена навсегда!

Она, конечно, ломала комедию. Но в «Гранд Экюри», как и при Дворе, допустимо любое лицемерие.

– Гастефриш! Немедленно в кабинет Главного Конюшего! – приказала мадам Тереза.

* * *

Управляющая быстро цокала каблуками по безлюдным коридорам. Я едва поспевала за ней.

Наступил вечер. Вдоль стен горели свечи. Швейцарские гвардейцы не шелохнулись при нашем появлении.

Я попыталась объяснить мадам, что произошло, но она не желала ничего слушать.

Наконец, мы остановились перед большой, обитой кожей дверью, по бокам которой стояли два неподвижных охранника.

Мадам постучала три раза.

– Входите, – отозвался могильный голос.

Управляющая открыла дверь и толкнула меня внутрь.

Напротив нас стоял большой письменный стол из темного дерева. Мягкий отблеск отражался на двух бронзовых подсвечниках в форме вставших на дыбы лошадей.

За столом сидел мужчина с восковым лицом, одновременно жестоким и болезненным. Суровые черты казались вытесанными из камня: массивные желтые щеки, изрытые тенями. Выступающая челюсть, подчеркнутая маленькой жесткой бородкой под нижней губой. Внушительные плечи покрывал широкий плащ для верховой езды. Длинный черный парик с обильными буклями дополнял жуткую картину.

Месье де Монфокон, грозный директор школы, имел телосложение, оправдывающее профессию предков. Он был похож на палача в своем логове.

Но самое страшное – это не облик Главного Конюшего, а банки на полках позади него, где в прозрачной жидкости плавали фигуры.

Во мраке я едва различала их, не в силах определить: это коллекция органов животных… или человеческих?

– Новая пансионерка жестоко напала на мадемуазель де Плюминьи, – раздался обвиняющий голос мадам. – Я видела, как она метнула солонку с яростью дикого зверя. Она целилась в голову!

– Нет, я не целилась в голову… – встала я на свою защиту, в то же время сожалея, что на ужине поддалась эмоциям.

– Молчать! – остановил меня Главный Конюший голосом, от которого формалин в зловещих банках задрожал.

Под кустистыми бровями его глаза лихорадочно горели, словно раскаленные угли, готовые спалить меня.

– А известно ли вам, мадемуазель, сколько родители других пансионеров платят за обучение в школе Больших Королевских Конюшен?

– Я… я не знаю.

– Конечно, раз вы здесь появились, не заплатив ни цента. Вы – приглашенная гостья Короля. И поэтому должны образцово вести себя.

– Обещаю больше так не делать.

Меня разрывало чувство несправедливости из-за последствий ссоры, зачинщицей которой была вовсе не я. Главный Конюший ощупал бородку руками душегуба. На массивных пальцах недобро позвякивали тяжелые перстни.

– Действительно, вы больше не станете этого делать. В прошлом году в школе было достаточно конфликтов между Плюминьи и Каслклифф. Еще одно раздутое эго – последнее, что мне здесь нужно. Последующие дни вы проведете взаперти. В комнате для прислуги на чердаке. К концу недели мы найдем для вас место в женском пансионате под руководством монахинь Факультета. В Париже.

– Но я – подопечная Нетленного! – возмутилась я.

Какая презренная ирония – ссылаться на имя Короля, чтобы спасти свое положение!

Главный Конюший вперил в меня тяжелый взгляд:

– Король даже не в курсе, кто вы такая, маленькая грубиянка. Почему он должен знать о вашем ничтожном существовании? Люди Двора из уважения к памяти вашего отца устроили так, чтобы вы приехали в Версаль. Ваш шанс упущен. Вы останетесь подопечной, только заточенной в четырех стенах монастыря. Так вы обойдетесь королевству дешевле.

Внезапный трезвон набата обрушился на меня: колокольни Версаля возвестили о приходе ночи.

* * *

Я все испортила!

Еще два часа назад строила планы, как попасть во дворец. А теперь знаю, что никогда моя нога туда не ступит.

С тех пор как меня заперли в этой крошечной комнате на последнем этаже здания школы, я без устали снова и снова колотила кулаками по подушке. Жалкие вспышки гнева лишь усугубляли мигрень, терзавшую голову.

У меня отобрали испачканное парчовое платье, выдав взамен простую одежду из грубого серого холста. Для жизни в монастыре не нужны изыски. Мадам Тереза передала сумку со скромными вещами: щетками, бельем, строгой шалью, чтобы прикрыть плечи и волосы.

Я смогла незаметно спрятать только карманные часы, трутовую зажигалку и нож, который тайком утащила с ужина. Но какая теперь от него польза?

Мне объявили, что, как только какое-нибудь учреждение даст согласие, за мной приедет дорожная повозка.

Внезапно посреди ночи раздалось протяжное гулкое рычание, от которого задрожали стены и мой пульсирующий от боли мозг. Вероятно, разразилась гроза, назревавшая в воздухе в течение нескольких последних дней.

Но нет: за слуховым окном чердака тучи, загораживающие луну и звезды, по-прежнему были устрашающе огромными и раздутыми от влаги.

Тем не менее рев продолжался.

Встревоженная, я пересекла мрачную темную комнатку и выглянула в окно, прижав ноющий лоб к вибрирующему стеклу.

Гигантская стена дворца показалась мне еще более страшной, чем при свете дня. Как будто ночь сократила Оружейную площадь на двести метров.

В неровном дрожащем свете факелов огромные скульптуры вампиров, вырезанные в стене, словно ожили, чтобы начать охоту на покорную добычу.

Но…

…или мне кажется? Но они действительно двигались!

При внимательном рассмотрении я увидела, что это сама стена Облавы, скользя по невидимым рельсам, открывалась под звуки невероятного грохота.

Как объясняла Наоко, ночью сила рек, протекающих вверх по течению Версаля, использовалась для перемещения тысяч тонн камней.

Когда шум наконец прекратился, в центре крепостной стены открылись огромные ворота высотой и шириной не менее десяти метров.

Появились кареты, медленно въезжавшие и выезжавшие под наблюдением швейцарских гвардейцев с факелами. Экипажи из светлого дерева предназначались для живых. Другие, из черного эбенового везли бессмертных.