– Двадцать минут…

– Ага… ага… я догоню, хорошо?

– Ладно, но учти, что ты без домашки! А вчера задавали перевести текст.

Брайт торопливо кивает. Благодаря отцу она учила пинорский еще в Дорне, и он не вызывает вопросов. Все рецепты зелий и формулы традиционно пишутся на древнем языке погибшей в песках страны Пино. Ей нужно найти Рейва и прекратить это мучение, только, увы, заклинание, связавшее их, не встроило в голову карту-навигатор.

– Брайт. – Мимо проходит Энг. Он явно торопится, но застывает, перегородив проход.

– Мне некогда, нужно найти…

– Кого?

– Ты не видел Хейза? Это по поводу отработки.

Она помнит предостережение Энграма и оправдывается раньше, чем прозвучит вопрос «Зачем тебе Хейз?».

– М-м… последний раз видел его в кабинете.

– Кабинет?

– Ты развалила аудиторию, которую раньше занимали старосты, и теперь им временно выделили кабинет бывшего декана лечфака. Он переехал на третий…

– Окей, где этот кабинет? Мне нужно срочно.

– Двести шестой, это на втором…

– Ага, спасибо. – И Брайт, не прощаясь, бросается к широкой парадной лестнице.

В голове стучит, кости рук и ног просто выворачивает. Двести двадцать… двести восемнадцать… нет. Двести двадцать четыре! В другую сторону. Двести десять… двести восемь… Она врывается в двести шестой кабинет и закрывает за собой дверь. Упирается лбом в полотно, выдыхает, только потом разворачивается.

– Какого дьявола мне так больно?

– Мне извиниться? – Он сидит на полу под окном.

Бледный, лоб блестит от бисеринок пота. Руки иногда подрагивают. Ворот форменной водолазки растянут, будто мешал дышать, рукава закатаны до локтей. Дыхание кажется неглубоким, поверхностным, но каждый третий вдох сопровождается хриплым стоном – попыткой набрать в легкие как можно больше воздуха.

Удивительно, но даже вот такой, беспомощный, он кажется большим и сильным, будто раненый зверь, который еще может задавить когтистой лапой, а у Брайт от этой мысли к горлу подступает страх. В голове всплывает вчерашний мерзкий разговор.

– Как тебе помочь? – раздраженно спрашивает она, перебарывая в себе неприязнь.

Его семья держит в заложниках отца. И тебя. «Но если я ему не помогу, мне самой будет больно!»

– Ну? Быстро!

– Прям быстро? – ехидно кривится он.

– Мне тоже больно! Так что говори, как это исправить! – Она падает на колени, потому что чертовски устала от ощущения, будто кости ломают.

– Зелье… разбилось, – выдыхает он сквозь зубы и кивает на свою сумку, из которой вытекает темно-бордовая жидкость, похожая на кровь.

– А другое где?

– Тебе не понравится ответ, – выдыхает он. – В моей комнате.

– Твою ж… Ладно, – кивает она. – Ладно.

Кивает еще раз и поднимает на Рейва сосредоточенный серьезный взгляд. Сама морщится от боли и пытается абстрагироваться, но это просто невозможно игнорировать.

– Что ты собираешься делать?

– Тсс… не мешай. Можешь мне довериться? Думай о том, что доверяешь мне.

– Но я тебе не доверяю, – усмехается он. – И никогда ничего подобного не будет. Ты с ума сошла?

Она качает головой: уговаривать смысла нет, нужно пробовать. Набирает в грудь воздух, берет Рейва за отчаянно сопротивляющиеся руки. У него крупные ладони, длинные пальцы, на подушечках большого и указательного мозоли. Брайт казалось, что кожа всех аристократов белая и мягкая, а у Рейва на руках она больше напоминает Блэка Масона. Он вечно был с ожогами, мозолями, порезами.

– Что ты…

– Тсс… Просто послушай.

– Не смей петь, Брайт Масон! Этот твой гипноз на меня не действует!

– Уверен?

Она начинает петь.

Ее глаза похожи на розовое золото с россыпью драгоценных камней. Это все, о чем думает Рейв, пока она поет. Он не слышит мелодии, не знает языка. Это не пинорский, это не похоже на их нудные однообразные молитвы. Это не похоже на траминерские заклинания. Это песня, самая настоящая, и руки, которые его держат, передают песню через кожу в вены, она стремится к сердцу.

Рейв не может сказать, что это магия, что он под гипнозом или вроде того. Он все осознаёт, но не хватает сил заткнуть сирене рот, потому что становится легче. Боль отпускает, проходит озноб, к щекам приливает кровь, Рейв чувствует даже это. Он закрывает глаза, но будто продолжает видеть розовое золото, отпечатавшееся у него на сетчатке.

Руки с тонкими прохладными пальцами касаются его слишком невесомо, хочется, чтобы сжали крепче. Хочется вобрать в себя еще больше успокаивающей, трепетной магии, которая делает так хорошо. Без чертового зелья, которое, кажется, травит не хуже болезни. Просто какими‐то строчками, песенками, словами.

– Как ты это делаешь? – Ему хочется спать. Он концентрируется на прохладных пальцах, которые его держат, цепляется за них, чтобы не сползти на пол.

– Тсс… – опять шепчет иная, касаясь теперь его волос.

Становится еще легче. Совсем легко. Рейв будто в невесомости, и это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она точно знает, что и где болит, и ее песня исцеляет.

– Как?

– Не знаю, – отвечает она. – У меня нет учебника по сиреноводству…

– Откуда ты узнала, что сможешь?

– Если у меня болит голова, я могу себе помочь. Предположила, что смогу и тебе. – Ее пальцы перебирают его волосы осторожно, но без страха или настороженности. Она прекрасно понимает, что он полностью в ее руках.

– Не нужно эксп…

– Да брось. Лучше скажи спасибо! – смеется она над ним, в ее голосе снисходительность.

Рейв заметно лучше выглядит. Щеки заливает светлый румянец, грудная клетка медленно поднимается и опускается в ровном спокойном ритме. Он проводит рукой по волосам, зачесывает их назад, но пара прядей упорно падает на лицо, а их с Брайт пальцы сталкиваются, и она дергается, чтобы убрать руку, но не делает этого. Соприкасаются только подушечки, не больше. И Рейв очень хочет открыть глаза и посмотреть на выражение лица Брайт Масон, но только крепче сжимает веки, так чтобы под ними заплясали огненные круги и мушки.

– Ага… – пересохшими губами произносит он, сглатывает и расслабленно откидывает голову.

Он уверен, что сейчас она отдернет руку и прекратит перебирать его волосы, но она решительно отодвигает его пальцы и продолжает делать то, что делала.