Петр полностью разрушил этот устоявшийся десятилетиями баланс, он уничтожил связи разных страт общества и тем самым ликвидировал всю систему сдержек и противовесов, препятствовавшую усилению режима самовластия и тирании. Невозможно представить себе, чтобы в XVII веке выборными от всей земли был принят такой фантастический указ о престолонаследии, который огласила в 1731 году императрица Анна Иоанновна: по ее воле престол должен был перейти к еще не родившемуся (!) сыну ее малолетней племянницы Анны Леопольдовны, которая будет выдана в будущем за еще не известного никому иностранного принца. Только через девять лет Анна Леопольдовна, выданная замуж за принца Антона Ульриха Брауншвейгского, родила мальчика Ивана Антоновича. А если бы она была бездетна или родила девочку?

Было несколько причин, способствовавших гибели сословной государственности XVII века. Во-первых, сыграло роль противостояние кланов Милославских и Нарышкиных. Этот крайне вредный для государства конфликт расшатал элитарное единство правящей верхушки, чего не случалось в России со времен Смуты, даже во время кризиса времен Раскола.

Во-вторых, для будущего России не прошло даром трудное детство и юношество Петра, сформировавшие у него страх и ненависть по отношению к традиционной России с ее государственными институтами и обычаями. Эта ненависть, порой бессознательная, немотивированная и неаргументированная, стала решающим фактором не просто обновления России, о чем уже говорилось, но и разрушения старой системы, которая тем не менее даже при Петре худо-бедно функционировала. Общеизвестно, что решившую судьбу страны победу под Полтавой летом 1709 года в значительной степени осуществили старая армия и старый государственный аппарат, еще не претерпевшие кардинальных перемен.

В-третьих, в решающий момент проявилась политическая немощь элиты, обессиленной борьбой двух кланов и хованщиной. Среди политиков того времени не оказалось сильных, неангажированных фигур, которые могли бы защитить общепринятые нормы взаимоотношений самодержца и общества. Бояр того времени можно понять — они пеклись о своей голове, ибо в условиях кланового противостояния сама попытка "урезонить" царя могла быть расценена как выступление против Петра на стороне ненавистных ему Милославских.

В-четвертых, одной из причин разрушения Старого порядка стало то, что допетровская традиционная система государственных и общественных отношений не отлилась в устойчивые нормы, отраженные в письменном праве и закрепленные в юридической практике. К моменту прихода Петра к власти процесс юридического оформления политических институций затянулся. Земские соборы как прообраз парламента не обрели четкости и структурированности. Боярской думе также не удалось преодолеть свою аморфность и приобрести устойчивые формы, способные превратить ее в высший представительный орган сословного типа, подобно палате лордов. Одновременно, при явном росте значения неродовитой служилой бюрократии и очевидной бюрократизации, Боярская дума не превратилась и в чисто бюрократическое учреждение типа постоянного совета высшего чиновничества, который координировал государственное управление, хотя, конечно, появление Расправной палаты как постоянного "судебного департамента" Боярской думы свидетельствовало о движении в этом направлении. Но это движение было резко прервано Петром.

Поначалу Петр считался с Боярской думой, прибегал к ней (вспомним, что в 1696 году именно она приняла столь важное для страны решение о начале строительства флота). Вернувшись из-за границы в 1698 году, царь для введения режима самовластия воспользовался так называемым мятежом стрельцов, который вовсе не был попыткой государственного переворота (как его изобразили следственные комиссии, сидевшие в застенках Преображенского), а лишь формой коллективной челобитной московских стрельцов, оказавшихся вдали от дома в тяжелых условиях. В этот момент в сознании Петра ожили детские страхи мая 1682 года, ночные кошмары августа 1689 года, и он как бы разорвал виртуальный "договор", который всегда существует между правителем и обществом. Тогда он впервые и прибег к жестоким, показательным, устрашающим общество репрессиям — напомню, что при расследовании мятежа через пыточные камеры прошло не более сотни стрельцов, а 2 тысячи без всякого следствия и суда были умерщвлены самыми страшными казнями. Не случайно те месяцы 1698 и 1699 годов, когда пьяные оргии Петра сменялись кровавыми казнями и наоборот, напомнили обществу страшные времена террора Ивана Грозного. Народные умонастроения выразились в убеждении, что "ежели государь с утра крови не попьет, ему и хлеб не есца". В расправах над стрельцами царь прибег к известной для всякой тирании кровавой поруке, заставив бояр собственноручно отрубать головы приговоренным к казни стрельцам.

Начав Северную войну, Петр отправился в "поход" (так в допетровское время назывался выезд государя из Кремля) и более уже не возвращался в свои кремлевские палаты. Выйдя из традиционного правового поля, он как бы повторил опричнину Ивана Грозного: резко изменил государственный строй, сузил круг лиц, причастных к выработке стратегических решений, и фактически стал управлять страной самовластно, не считаясь с мнением ни элиты, ни служилого сословия, ни Земли. При этом царь почти прекратил пожалования в думные и придворные чины, лишив правящую элиту традиционной поддержки и подпитки. Примечательно, что он прибег к так называемой смеховой культуре, используя издевательское шутовство для унижения старых политических институтов. В насмешку над авторитетом Боярской думы царь стал жаловать в бояре своих шутов. Во время заседаний Всепьянейшего собора и безобразных многодневных святочных "славлений" уважаемых думцев не спасали от публичного позора и издевательств ни чин, ни возраст (как и во времена Ивана Грозного). Лишив правящую элиту подпитки новыми назначениями в бояре и другие думные чины, Петр тем самым уничтожил Думу, традиционно состоявшую из немолодых людей: через 10 лет она попросту вымерла от старости — ее численный состав сократился со 110 до 10 человек! При этом облеченные огромной властью петровские эмиссары, гвардейцы, подобно новым опричникам, начали в грубых формах повсеместно осуществлять надзор за деятельностью государственного аппарата. Первым человеком в государстве стал безродный Меншиков, получивший огромную власть и неограниченное доверие государя. Известно, что во время казней стрельцов в 1698 году он кичился, что самолично умертвил двадцать приговоренных к смерти — чем не опричник, вроде Васьки Грязного или Малюты Скуратова!

А теперь свяжем все это с так называемой государственной реформой, необходимость которой Вы так убедительно доказывали, однако рассмотрим ее в контексте ликвидации прежней системы властвования. Опасавшийся потенциальной оппозиционности элиты и общества, объединенных вокруг старых институтов, Петр решительно встал на путь усиления бюрократического элемента в системе власти в ущерб сословному и общественному представительству, реально существовавшему в допетровской России. Неудивительно, что западноевропейские (конкретно — шведские) политические модели он очищал от всего, что относилось к парламентаризму и самоуправлению. Ему не нужны были ни Земские соборы, ни Земля с ее Миниными и Пожарскими, ни уважаемые представители городов и весей, ни государственные деятели типа Адашева, ни патриарх. А лучше всего ему подходила серая биомасса чиновничества, послушного, исполнительного, хотя и вороватого. Но и это не беда — даже лучше: вор свою вину знает, он на крючке, он неспокоен, по ночам у него, как говорили в XVIII веке, "подушка вертится", он всечасно боится, как бы его за должностные преступления на дыбу не потащили. Зато есть уверенность, что он никогда не перебежит на сторону врага, ибо знает, где кормится и кого за это следует благодарить. Поэтому позже, чтобы упорядочить взятки как необходимый элемент успешной работы бюрократии, был придуман замечательный институт "акциденции" — "от дел дозволенные доходы". Если ты берешь деньги с просителя в обход, с нарушением закона, это караемая государством взятка — смотри на раскачивающегося на виселице губернатора князя М. П. Гагарина. А если все делаешь по закону и обдираешь просителя как липку, то это не взятка, это акциденция. Очень удобно для всех, кроме, конечно, просителя. Он почти сразу почувствовал бесчеловечный характер новых институций, по сравнению с которыми старая приказная система казалась удобной и человечной, не то что чудовищный монстр псевдоевропейской бюрократии.