Два дня я тянул резину и не шел на склад, хотя ротный напоминал мне об этом. На третий день к нам во взвод прислали еще одного человека. Знакомясь с ним, я узнал, что вновь прибывший работает на нашем заводе в качестве начальника караула охраны. А главное, он в армии был помкомвзвода[44]. К тому же он мне показался толковым мужиком, и я его сосватал на свое место, хотя командир роты долго сопротивлялся. В один из дней мы прошли по городу в составе батальона с винтовками на плече. Кто придумал этот глупый обычай? Попробуйте хотя бы час прошагать таким образом. Рука немеет, а переменить ее нельзя. Это пытка. Ведь у винтовки есть ремень, позволяющий носить ее перекинутой через плечо. Это позволяет солдату спокойно шагать в походе. А начальство считало шиком пройти по городу с винтовкой на плече. В таком положении шагающее подразделение похоже на искусанного ежа.

Не мешало бы автора, придумавшего этот прием, заставить походить один день. Думаю, он тут же отменил эту муку.

На нашу солдатскую учебу война времени не отвела. Немцы прорывали фронт, и нужно было чем-то закрывать пробитую брешь. Но это мы узнали потом. Вот почему уже десятого июля мы погрузились в эшелон и с Балтийского вокзала отправились на фронт. Утром, выгрузившись на станции Веймарн, что в ста пятидесяти километрах от Ленинграда, дальше пошли пешком на запад, подымая пыль тысячами солдатских ботинок.

Лето стояло знойное. Уже дружно вымахали хлеба, и трава на лугах ожидала косы. Но не было на полях и лугах тех, кто их пестовал. Колхозники толпами шли к Ленинграду. А поля и луга должны были превратиться в прах. В той стороне, куда мы шли, начало погромыхивать. На наши вопросы, что там гремит, командиры отвечали не менее наивно: идут маневры. Это говорилось или по незнанию, а скорее всего, была дана такая установка отвечать так, чтобы раньше времени не пугать необстрелянное воинство – нас.

Но это объяснение было опровергнуто через полчаса, немецкими истребителями «мессерами»[45], которые четверкой пронеслись над дорогой, строча из пулеметов. У нас появились первые убитые. И уже дальше по команде «воздух» мы бросались в придорожные кусты и травы, оставляя в зеленях убитых товарищей, которые, не дойдя до передовой, были настигнуты смертью.

Вот как близко фашисты подошли к Ленинграду. А мы-то думали, что немцы где-то там, за горами. Во время одной остановки на дороге, командир роты отправил группу из пяти человек в боевое охранение. Он приказал нам отойти от дороги километр-полтора и вести наблюдение: «Когда придет время возвращаться, я за вами пришлю».

Мы отошли от дороги, походили по лесу и вышли на большую поляну. Слышим: гудит самолет. И вот он мчится над самыми макушками деревьев наш истребитель «ишачок» (И-16). Только он скрылся за деревьями, как в небо над поляной выскочили четыре «мессера». Последний дал пулеметную очередь по нашей группе, но, к счастью, мимо. «Мессеры», как волки, стаей гнались за одиноким самолетом.

А мы, задрав головы, смотрели на происходящее как на цирковое представление. Прошло наверно больше двух часов, а за нами никто не приходил. Мы видели как по дороге идут войска и не понимали, зачем тут толчемся. Решили послать одного товарища, чтобы он узнал дальнейшую нашу судьбу. Через час посланный вернулся и сообщил, что нашего полка нет на дороге. Полк ушел вперед, а про нас просто забыли. Пришлось нам несколько часов догонять своих.

К вечеру полк подошел к опушке леса. Справа невдалеке виднелась деревня. Через час началась атака на противоположную опушку. Видимо, у фрицев там был небольшой передовой отряд, потому что нас встретил реденький автоматный огонь, и мы без потерь заняли опушку. Продвинувшись по лесу метров триста, мы залегли, хотя нам никто не мешал двигаться дальше. Было такое ощущение, будто никто не знал, что делать дальше. После войны стало известно следующее: немцы безуспешно почти месяц пытались на Лужском рубеже по кратчайшему пути пройти к Ленинграду. Потерпев неудачу, фон Лееб перегруппировал свои войска и начал наступление на Кингисеппском направлении. Тут фашисты добились успеха; прорвав наш фронт, форсировали реку Лугу у деревни Ивановки. Вот тогда нас бросили к месту прорыва. Нужно было чем-то заполнить прореху в нашей обороне. Других свободных войск не было.

Нам повезло, что первое соприкосновение с противником было таким незначительным. Если бы фрицы встретили нас как следует, то это было бы избиение младенцев. Ведь мы были абсолютно зеленые неумехи в военном деле. К тому же, кроме пяти патрон к винтовке и противогаза у нас ничего не было. Мы даже не имели касок. Утром мы ушли из-под Ивановки и стали бродить по лесным тропинкам, мимо завалов, сооруженных нашими саперами. Шли через пустые деревни. Наконец подошли к противотанковому рву, выкопанному ленинградцами. Жители Ленинграда вообще много поработали для обороны… в кратчайший срок проделали титаническую работу.

Погода стояла настоящая июльская. Припекало солнце. Хождение притомило солдат, и все с охоткой забивались в тень деревьев и кустов.

Немного отдохнув, я решил заняться делом – стал строить себе личную оборону, а проще сказать, рыть окоп. Ведь когда начнут стрелять, будет поздно приниматься за работу. Углубился, наверно, больше метра и так увлекся работой, что не заметил подошедших командиров.

– Ты что, солдат, делаешь?

Выпрямившись, я увидел командира полка и несколько стоящих с ним офицеров.

– Строю себе на всякий случай оборону.

И тут я услышал тихий, но полный ярости голос командира полка:

– Вы что, воевать пришли или на пикник приехали? Немедленно зарываться!

Так я начал зарываться в землю.

А впереди были годы войны и горы перепаханной земли.

Тут мне пришлось увидеть наших солдат, выходящих из окружения. Несколько человек брели по лесной тропинке, похожие на молчаливые лесные тени. Посередине тропинки стоял незнакомый полковник с автоматом на груди. Он пытался их остановить, но они молча обходили его, как, наверно, автоматически обходили деревья в лесу и двигались в тыл. Было тягостно и страшно смотреть на этих измученных, обросших щетиной солдат, на эту необыкновенную картину.

Но окоп мне не понадобился. Через некоторое время, ближе к ночи полк опять двинулся в поход. Только около полуночи мы остановились на очередной опушке леса. Заняв оборону, вырыли небольшие окопчики. Ночь была безлунная, мирная, тихая. На темном бархате неба мерцали неисчислимые россыпи звезд. Ни шороха, ни птичьего вскрика. Пахло травой и росой. И подумалось мне: как редко в жизни выпадают горожанам такие ночи в лесу. И не верилось, что впереди затаилась ненависть, алчность, звериная беспощадность и смерть.

Только иногда было слышно тарахтение мотоциклов. Это, наверно, к штабу немецкого полка подкатывали офицеры связи из штаба дивизии. Уже глубокой ночью пролетели на запад несколько наших бомбардировщиков.

Такова была эта мирная ночь. Но утро было полной противоположностью. Наша опушка отделялась от занятой немцами поляной шириной метров 700–800. А по фронту поляна тянулась на несколько километров. Это был луг с пышной, созревшей для сенокоса травой.