Могу поспорить, что миссис Паттерсон — аккуратная и организованная.

Я пробираюсь сквозь дверцу следующей машины, которая стоит рядом с красной, потом еще через пять подряд и оказываюсь в машине с четырьмя дверцами по бокам и пятой сзади. Через заднее окно этой машины мне видно машину миссис Паттерсон. Миссис Паттерсон припарковала свою машину багажником к выезду, а не как ненормальная миссис Грисволд, которая каждое утро пять минут тратит, чтобы припарковаться задом, а все дети в это время над ней смеются. Мне это на руку, потому что миссис Паттерсон и Макс сидят спиной ко мне и можно к ним незаметно подкрасться. Я прохожу сквозь дверцу большой машины и подбегаю к машине миссис Паттерсон. Я пригибаюсь, чтобы Макс меня не заметил.

Окно в машине со стороны миссис Паттерсон открыто. Сейчас тепло, машина стоит, так что она, наверное, открыла окно, чтобы в салоне не было душно. Я хочу заглянуть на заднее сиденье и посмотреть, что там делает Макс, но тут слышу голос миссис Паттерсон. Она разговаривает по телефону. Я становлюсь на четвереньки и, чтобы лучше слышать, подбираюсь к дверце миссис Паттерсон.

— Да, мама, — говорит она.

Потом пауза.

— Да, мама, — снова говорит миссис Паттерсон. — Я тебя очень люблю.

Еще одна пауза.

— Нет, мама, у меня ничего не случилось. Ты моя мама, и мне следует звонить тебе каждый день. Особенно когда ты болеешь.

Еще одна пауза.

— Знаю, мама. Ты права. Ты всегда права.

Миссис Паттерсон коротко смеется, а потом говорит:

— Мне повезло, что он мне помогает. — Тут она снова смеется, и я слышу, что смех фальшивый. — Его зовут Макс. Он самый добрый и самый умный мальчик на свете.

Миссис Паттерсон молчит секунду или две, потом говорит:

— Да, мама, я обязательно передам Максу, как ты благодарна ему за помощь. Я тебя очень люблю, мама. Я очень надеюсь, что ты скоро поправишься. Пока-пока.

Все в этом разговоре не так. Я много раз слышал, как мама и папа Макса разговаривают по телефону, и никогда они не говорили, как миссис Паттерсон. В ее словах все ненастоящее. И смех ненастоящий. И паузы между тем, когда она говорит и молчит, слишком короткие. И она слишком часто повторяет «мама». И говорит она как-то слишком правильно.

Она не мекает, не екает, не запинается.

Со стороны кажется, будто учительница первого класса читает вслух книжку. Будто каждое ее слово для Макса, а не для ее мамы.

На четвереньках я ползу назад, в машину, и тут Макс открывает дверцу со своей стороны. Я стою на четвереньках, а нижняя часть дверцы проходит сквозь меня.

Макс вылезает из машины и конечно же меня видит. Глаза у него округляются, а потом превращаются в щелки, а у него между бровями появляются морщинки. Макс злится. Но ничего не говорит, потому что почти в ту же секунду миссис Паттерсон тоже выходит из машины. Я, как дурак какой-то, стою между ними на четвереньках, и мне неловко оттого, что я не могу встать на ноги. Миссис Паттерсон берет Макса за руку, а я так и стою на четвереньках. Он еще раз смотрит на меня и берет ее за руку. Это очень странно, потому что раньше миссис Паттерсон и Макс никогда не держались за руки. Макс терпеть не может держаться за руки. Он не оглядывается, а я распрямляюсь и смотрю ему вслед. Макс уходит, ни разу не обернувшись.

Я заглядываю в машину миссис Паттерсон. На заднем сиденье, где сидел Макс, лежит синий рюкзак. Рюкзак закрыт, так что я не вижу, что там внутри. Кроме рюкзака, в машине ничего нет. В салоне чисто и пусто.

Я был прав. Миссис Паттерсон аккуратная и организованная.

Ей нельзя доверять.

Макс со мной не разговаривает. До конца уроков он даже не смотрит в мою сторону. А после уроков, в школьном автобусе, когда я хочу сесть рядом с ним, он качает головой и делает этот свой знак: «Нет, Хосе». Раньше мы с Максом всегда сидели рядом. Я сажусь через проход, как раз за местом водителя. Мне хочется обернуться и посмотреть на Макса, улыбнуться и увидеть, как он улыбается в ответ. Но я не могу заставить себя сделать это. Потому что Макс не улыбнется.

Надо будет поговорить с ним про миссис Паттерсон, когда он перестанет на меня злиться. Я все еще не понимаю, что происходит, но знаю, что это что-то не то. Даже не просто знаю, я в этом уверен. Чем больше я размышляю о том, что Макс во время урока сидел в машине с миссис Паттерсон, вспоминаю про телефонный разговор, который был совсем не похож на телефонный разговор, и особенно о том, что они с Максом держались за руки, тем больше меня все это пугает.

Какое-то время я думал, что все может быть не так плохо и я преувеличиваю опасность. Как в телесериалах, когда все указывает на то, что один из героев убийца, а потом выясняется, что убийца совсем другой человек. И это оказывается для всех полной неожиданностью. Я думал, что, может быть, на самом деле миссис Паттерсон милая леди и у нее есть серьезная причина сидеть с Максом в своей машине. Но теперь я знаю, что прав. Я ничего не преувеличиваю. Я не могу объяснить, откуда я это знаю, но я знаю. Наверное, вот так вот чувствуют герои в телесериалах. Те, которые считают кого-то убийцей, а оказывается, что совсем другой. Только у нас все происходит по-настоящему. Нет никаких авторов сериала, которые подкидывают тебе ложные ключи. Это настоящая жизнь, а в настоящей жизни подсказки не выдаются пачками.

Единственное, что хорошо, — это то, что завтра пятница, а миссис Паттерсон почти никогда не приходит в школу по пятницам. Директор, миссис Палмер, очень из-за этого злится. Однажды я слышал, как она говорила про миссис Паттерсон одной леди в костюме. Та леди кивала и хмыкала, а потом сказала, что миссис Паттерсон имеет право использовать день для лечения, если уж она действительно больна, и на этом их разговор закончился. Я не знаю, почему миссис Палмер не сказала той леди, что никто не болеет раз в неделю в один и тот же день, но она этого не сделала. После того как леди в костюме ушла, миссис Палмер сказала: «Чертов профсоюз». Я до сих пор не могу понять, что значит «чертов профсоюз», и Макс, когда я его спросил, сказал, что тоже не знает.

Так что миссис Паттерсон завтра, скорее всего, будет болеть или притворяться больной, а у меня будут все выходные, чтобы Макс меня простил, и мы с ним поговорим.

Я немного испугался, что Макс перестал в меня верить, раз уж он так разозлился и отказывается разговаривать. Но потом до меня дошло, что если Макс злится, то, значит, верит в меня, потому что какой смысл злиться на того, кого не существует. Так что если он со мной не разговаривает, — это хороший знак. Чтобы так злиться, нужно очень-очень верить.

Может, мне следовало как-нибудь заставить Меган злиться на Грэм? Может, я спас бы ей жизнь?

В последнее время я много думаю о Грэм. Думаю о том, что ее больше нет и что теперь для Меган не имеет значения то, что она говорила или делала. Даже если Грэм еще что-то значит для меня и Меган, может и для Паппи, — все это не важно, потому что ее больше нет.