— Кто разбил окно? — спрашивает он, а сам продолжает смотреть на пластик.

— Мы не знаем, — говорит мама. — Мы думаем, это случайность.

— Как можно случайно разбить мое окно?

— В Хеллоуин дети всегда дурачатся, — говорит мама. — Вчера вечером они бросались яйцами в наш дом. И камнями.

— Почему?

По голосу Макса я догадываюсь, что это ему не нравится. Уверен, что его мама тоже это поняла.

— Они дурачились, — говорит она. — Некоторые дети считают, что в Хеллоуин можно дурачиться.

— Дурачиться?

— Да, дурачиться, озорничать, шалить, — говорит мама. — Так это иногда называют.

— О-о.

— Хочешь позавтракать? — предлагает мама.

Она всегда волнуется, что Макс мало ест, хотя ест он очень даже много.

— Сколько времени? — спрашивает он.

Мама Макса смотрит на свои часы. У нее часы со стрелками, и я по ним не очень хорошо ориентируюсь.

— Сейчас восемь тридцать, — говорит она, и я слышу в ее голосе облегчение.

Максу можно завтракать только до девяти утра. После девяти он ждет, когда будет двенадцать, и обедает.

Это правило установил Макс. Не мама Макса.

— Ладно, — говорит он. — Я позавтракаю.

Мама уходит, чтобы приготовить оладьи и дать Максу возможность одеться. Он не завтракает в пижаме. Это правило тоже установил Макс.

— Мама целовала меня вчера вечером? — спрашивает Макс.

— Да, — говорю я, — но только в лоб.

Я хочу рассказать Максу о том, что вчера вечером человек-дьявол подстрелил моего друга, но не могу. Я не хочу, чтобы он знал о том, что я хожу на автозаправку, в закусочную, в полицейский участок и в больницу. Я не думаю, что ему понравится, если он узнает, что я хожу в эти места. Максу нравится думать, что я всю ночь сижу с ним рядом или где-нибудь неподалеку и всегда появлюсь, если ему что-нибудь от меня понадобится. Думаю, он рассердился бы, если бы знал, что у меня есть другие друзья.

— Это был длинный поцелуй? — спрашивает Макс.

В первый раз в жизни меня злит этот вопрос. Я знаю, как важно для Макса знать, что поцелуй мамы не был слишком длинным. Но вообще-то, совсем не так важно, каким по времени был ее поцелуй. Это такая мелочь по сравнению с пистолетами и с кровью, с друзьями в фургонах «скорой помощи». Ему не следует спрашивать меня об этом каждый день. Разве он не понимает, что длинный поцелуй мамы — это совсем не плохо?

— Нет, — говорю я, как всегда, — это был супербыстрый поцелуй.

Только на этот раз говорю без улыбки. Я хмурюсь. Я отвечаю Максу сквозь зубы.

Макс этого не замечает. Он никогда не замечает такие вещи. Он продолжает смотреть на пластик, которым закрыто окно.

— Ты знаешь, кто разбил окно? — спрашивает Макс.

Я знаю, но не знаю, следует ли ему об этом говорить. Если это вопрос вроде вопроса про мамин поцелуй, то лучше соврать. Но я не уверен. Я сержусь на Макса за его беспокойство из-за поцелуев и потому хочу поступить правильно, но не очень. Я не хочу его обижать, но сейчас у меня нет настроения ему подыгрывать.

Я долго молчу.

— Ты знаешь, кто разбил окно в моей комнате? — снова спрашивает Макс.

Он терпеть не может, когда приходится задавать вопрос по два раза, и потому сейчас он тоже злится.

Я решаю ответить честно, но не потому, что так лучше для Макса, а потому, что злюсь и не хочу думать о том, что правильно, а что нет.

— Томми Свинден, — говорю я. — Когда я услышал звон стекла, я вышел из дому и увидел, как он убегает.

— Томми Свинден, — говорит Макс.

— Да, — говорю я. — Это был Томми Свинден.

— Томми Свинден разбил мое окно и бросал яйца в наш дом.

Макс говорит это маме, пока ест оладьи. Я не верю ушам. Я не думал, что он скажет. Как он собирается это объяснить? Я сразу перестаю злиться на Макса. Я боюсь за него. Я сразу понимаю, что он собирается все ей сказать. Теперь я злюсь на себя за то, что сделал глупость.

— Кто такой Томми Свинден? — спрашивает мама.

— Мальчик в школе, который на меня разозлился. Он хочет меня убить.

— Откуда ты знаешь? — Непохоже, что мама верит Максу.

— Он сам сказал.

— Что именно он сказал?

Мама Макса продолжает мыть сковородку, так что я знаю, что она все еще ему не верит.

— Он сказал, что отметелит меня, — говорит Макс.

— Что это значит?

— Я не знаю, но знаю, что что-то плохое.

Макс смотрит на свои оладьи, потому что, когда Макс ест, он смотрит на еду.

— Откуда ты знаешь, что это что-то плохое? — спрашивает мама.

— Потому что все, что делает Томми Свинден, плохо.

Мама Макса целую минуту стоит молча, и я думаю, что она обо всем забыла. А потом она снова заговаривает:

— Откуда ты знаешь, что это именно Томми Свинден бросал яйца и камни?

— Его видел Будо.

— Его видел Будо. — В этот раз мама говорит так, будто не спрашивает, а на самом деле спрашивает.

— Да, — говорит Макс. — Его видел Будо.

— Ладно.

Я чувствую себя как слон в комнате. Это выражение означает, что два человека знают про что-то такое большое, как слон, но не хотят говорить и делают вид, будто этого нет. Мама Макса часто вспоминает это выражение, когда говорит с папой про Макса и его диагноз.

Мне потребовалось очень много времени, чтобы понять, что означает этот «слон в комнате».

Макс и мама какое-то время завтракают, а потом она его спрашивает:

— Томми Свинден учится в твоем классе?

— Нет, он учится в классе миссис Паренти.

— В третьем?

— Нет, — говорит Макс.

Он недоволен. Ему кажется, мама должна знать, что миссис Паренти не ведет уроков в третьем классе, потому что в его мире очень важно знать, кто в каком классе ведет уроки.

— Миссис Паренти — учительница пятого класса.

— О!

Мама Макса больше ничего не спрашивает про Томми Свиндена, про яйца, про камни и про меня. Это плохо. Это значит, она намерена что-то сделать.

Я точно знаю.

Ди и Салли не вернулись на автозаправку ни в субботу, ни в воскресенье. Вместо них там появился человек, которого Дороти называет мистер Айснер. Раньше я никогда его не видел, но Дороти, кажется, его не очень любит. Они почти не разговаривают.