Телефон зазвонил в 19:15, и мама взяла трубку. Парк мог с уверенностью сказать, что это бабушка. Он постукивал пальцами по книжной полке. Почему родители не установят режим «вызов на ожидании»? Он есть у всех. Он есть у бабушки с дедушкой. В конце концов, почему бабушка не может просто прийти, если уж ей приспичило поболтать? Она живет в соседнем доме.

— Нет, не думаю, — говорила мама. — «Шестьдесят минут» всегда по воскресеньям. Может быть, «Двадцать — двадцать»? Нет?.. Джон Стос-сель? Нет? Херальдо Ривьера? Дай-ан Сойер?[51]

Парк тихо прижался лбом к стене в гостиной.

— Да черт возьми, Парк! — рявкнул отец. — Что с тобой творится?

Они с Джошем пытались смотреть «Команду „А“».[52]

— Ничего, — сказал Парк. — Ничего. Извините. Я просто жду звонка.

— Твоя девчонка будет звонить? — спросил Джош. — Паркова подружка Большая Рыжуха.

— Она не… — Парк осознал, что кричит во весь голос и стискивает кулаки. — Если я услышу еще раз, что ты так ее назвал, я тебя убью! В буквальном смысле убью. Меня посадят пожизненно. Я разобью маме сердце. Но сделаю это. Убью. Тебя.

Отец посмотрел на Парка — так, как смотрел всегда, когда пытался понять, что за фигня с ним творится.

— У Парка есть девушка? — спросил он Джоша. — И почему Большая Рыжуха?

— Наверное, потому, что она рыжая-прерыжая, и у нее огромные сиськи, — сообщил Джош.

— А ну закрой рот, — сказала мама. Она прикрывала рукой микрофон телефона. — Ты, — она указала на Джоша, — в свою комнату. Сейчас же.

— Но мам, «Команда „А“» идет же…

— Ты слышал свою мать, — сказал отец. — И ты не будешь выражаться в этом доме.

— Ты сам так выражаешься, — буркнул Джош, слезая с дивана.

— Мне тридцать девять лет, — сказал отец. — Я ветеран, награжденный медалями. И я буду говорить все, блин, что захочу.

Мама ткнула в сторону отца пальцем с длинным ногтем и снова прикрыла ладонью микрофон.

— Ты тоже иди в свою комнату.

— Мой милый командир, — сказал отец, кидая в нее подушку.

— Хью Даунс? — проговорила мама в трубку. Подушка лежала на полу, и она подобрала ее. — Нет?.. Ладно, я подумаю. Хорошо. Люблю вас. Хорошо. Пока-пока.

Едва она повесила трубку, как телефон вновь зазвонил. Парк отпрыгнул от стены. Отец ухмыльнулся. Мама ответила:

— Алло? Да, одну минуту. — Она посмотрела на Парка. — Это тебя.

— Можно я поговорю в своей комнате?

Мама кивнула. Отец прошептал одними губами: «Большая Рыжуха».

Парк ринулся в сторону комнаты. Потом остановился — перевести дыхание, прежде чем отвечать. Ничего не вышло. Но он все равно поднял трубку.

— Всё, мам, спасибо. — И дождался щелчка. — Алло?

— Привет, — сказала Элеанора, и Парк почувствовал, как напряжение исчезает. Теперь, когда отпустило, он едва мог стоять на ногах.

— Привет, — выдохнул Парк.

Она хихикнула.

— Чего ты? — сказал он.

— Не знаю. Привет.

— Я уж думал, ты не позвонишь.

— Еще нет половины восьмого.

— Да… Ну что, твой брат заснул?

— Он мне не брат, — сказала она. — То есть пока нет. В смысле, мой отец обручен с его матерью. И нет, он не спит. Он смотрит «Скалу Фрэгглов».[53]

Парк аккуратно взял телефон, перенес его на кровать и осторожно сел. Ему не хотелось, чтобы она слышала посторонние звуки. Не хотелось, чтобы она знала, что у него есть мягкая двуспальная кровать и телефон в форме феррари.

— И когда твой отец вернется? — спросил он.

— Надеюсь, поздно. Они сказали, редко нанимают приходящую няню.

— Отлично.

Элеанора снова хихикнула.

— Что на этот раз? — спросил он.

— Не знаю. Такое ощущение, что ты шепчешь мне в ухо.

— Я часто шепчу тебе в ухо, — сказал он, откидываясь на подушки.

— Да. Обычно что-нибудь о Магнето[54] и тому подобное. — Ее голос в телефонной трубке был более звонким и ясным, Парк будто слышал его в наушниках.

— Сегодня я не собираюсь говорить то, что можно обсудить в автобусе или на уроке английского.

— А я не собираюсь говорить то, что не стоит обсуждать при трехлетием ребенке.

— Чудно.

— Шучу. Он в другой комнате и ему пофиг.

— Итак… — сказал Парк.

— Итак, о вещах, которые нельзя обсуждать в автобусе…

— О вещах, которые нельзя обсуждать в автобусе. Начали?

— Я ненавижу этих людей, — сказала она.

Он рассмеялся. Потом подумал о Тине и порадовался, что Элеанора не видит его лица.

— Я тоже. Иногда. То есть, понимаешь, я думаю, они меня используют. Большинство из них я знаю всю жизнь. Стив — мой сосед…

— Как это вышло?

— Что вышло?

— Ну, ты не похож на местных.

— Потому что я кореец?

— Ты кореец?

— Наполовину.

— Похоже, я не очень-то понимаю.

— Я тоже, — сказал он.

— В каком смысле? Ты усыновленный?

— Нет. Моя мама кореянка. Но она мало что рассказывает.

— И как она оказалась здесь?

— Из-за отца. Он служил в Корее, они полюбили друг друга, и он привез ее сюда.

— Офигеть! Серьезно?

— Ну да.

— Как романтично…

Элеанора не знала и половины этого. Возможно, его родители прямо сейчас целуются взасос…

— Ну да… Думаю, да, — отозвался он.

— Но я не то хотела сказать. Я имею в виду: ты отличаешься от других здешних людей… ну, ты понимаешь…

Разумеется, он понимал. Ему говорили об этом всю его жизнь. В средней школе, когда Тине нравился Парк, а не Стив, тот сказал: «Думаю, с тобой она чувствует себя в безопасности. Потому что ты наполовину девчонка». Парк терпеть не мог футбол. Он плакал, когда отец взял его поохотиться на фазанов. Никто из соседей не мог понять, кем он одевается на Хэллоуин. «Я — Доктор Кто». «Я — Харпо Маркс». «Я — граф Флойд».[55] И еще Парку хотелось, чтобы мама сделала ему белые пряди волос… О, да, Парк знал, что он не такой, как все.