Боже. Даже если это была правда — она все еще причиняла боль.

— Я не пекусь, — сказала Элеанора, — просто хочу выбраться отсюда. Я два месяца нигде не бывала, кроме школы. И потом, он обещал мне заплатить.

— Если у него есть лишние деньги, мог бы подкинуть своим детям.

— Мам… это десять долларов. Ну пожалуйста.

Мать вздохнула.

— Хорошо. Я скажу Ричи.

— Нет! Боже, не надо. Он скажет «нет». Да и вообще: он не может запретить мне видеться с отцом.

— Ричи — хозяин в этом доме, — заявила мать. — Благодаря ему у нас есть еда на столе.

«Какая еще еда? — хотелось спросить Элеаноре. — И, к слову, на каком столе?» Они ели, сидя на своих кроватях, на полу или на ступеньках лестницы, держа на весу бумажные тарелки. Вдобавок Ричи скажет «нет» просто потому, что это доставит ему удовольствие. От этого он чувствует себя королем Испании. Возможно, мама просто хотела предоставить ему такую возможность.

— Мам… — Элеанора закрыла лицо руками и привалилась к холодильнику. — Ну пожалуйста.

— О, прекрасно, — горько сказала мать. — Прекрасно. Но если он даст тебе денег, следует поделиться с братьями и сестрой. Это самое меньшее, что ты можешь сделать.

Да пусть бы забирали хоть все. Элеанора хотела лишь одного: поговорить по телефону с Парком. Поговорить без того, чтобы их слышал каждый чертов недоносок из Огайо.

Следующим утром в автобусе, когда Парк поглаживал пальцем внутреннюю сторону ее запястья, Элеанора спросила у него номер телефона.

Парк рассмеялся.

— Чего смешного?

— Да просто… — тихо ответил он. Они всегда говорили тихо — хотя все остальные в автобусе ревели так, что пришлось бы орать в мегафон, если ты желал, чтобы тебя услышали среди всего это мата и чуши. — Такое впечатление, что ты ко мне клеишься.

— Видимо, мне не стоило просить у тебя номер, — сказала она. — Мой-то ты никогда не спрашивал.

Он посмотрел на нее сквозь свисающие пряди волос.

— Я думал, тебе не разрешают говорить по телефону… после того случая с твоим отчимом.

— Может, и не разрешали бы, будь у нас телефон. — Обычно Элеанора старалась не рассказывать Парку о таких вещах. Как и обо всем прочем, чего она не имела. Она ждала реакции Парка, но тщетно. Он просто провел большим пальцем по венам на ее запястье.

— Тогда зачем мой номер?

Боже, подумала она. Забудь об этом.

— Ты не обязан его давать.

Парк округлил глаза. Достал из рюкзака ручку и взял один из ее учебников.

— Нет, — прошептала она, — не надо. Не хочу, чтобы мама увидела.

Парк нахмурился, рассматривая учебник.

— Думаю, будет хуже, если она увидит вот это.

Элеанора глянула вниз. Черт! Кто бы ни написал ту дрянь на ее учебнике по географии, он же изгадил и учебник истории.

«отсоси у меня» — гласило послание, написанное корявыми синими буквами.

Она схватила ручку Парка и принялась зачеркивать мерзость.

— Зачем ты это написала? — спросил Парк. — Это песня?

— Я не писала. — Элеанора буквально чувствовала, как ее шея покрывается красными пятнами.

— Тогда кто?

Она послала ему самый что ни на есть говорящий взгляд. Трудно было смотреть на Парка, держа все это внутри — все то, от чего щиплет глаза.

— Не знаю, — выговорила она.

— Зачем бы кому-то такое писать?

— Я не знаю! — Элеанора прижала книги к груди и обхватила их руками.

— Эй… — сказал он.

Она не ответила и уставилась в окно. Элеанора поверить не могла, что позволила Парку заглянуть в свой учебник. На миг он проник в ее безумную жизнь. Да, у меня жуткий отчим. У меня нет телефона. А иногда, когда нет туалетного мыла, я мою голову шампунем от блох…

Еще одна вещь, чтобы показать ему, какова она на самом деле. Можно было с тем же успехом пригласить его на урок физкультуры. Или дать алфавитный список всех слов, которыми ее обзывали.

А — арбузные титьки,

Б — бегемотиха рыжая.

Возможно, Парк захотел бы спросить ее, почему она такая.

— Эй… — повторил он.

Элеанора покачала головой.

И не стоит говорить ему, что она не была такой в прежней школе — ничего хорошего из этого не выйдет. Да, над ней и раньше смеялись. Всегда встречались парни-уроды и всегда-всегда встречались уродки-девчонки. Но в старой школе у нее были друзья. Приятели, с которыми они вместе ходили обедать и которым можно было писать письма. На уроках физкультуры ребята звали Элеанору в свою команду — просто потому, что считали ее милой и веселой.

— Элеанора… — пробивался к ней Парк.

…Но в старой школе не было никого, похожего на него.

Нигде на свете не было никого, похожего на него.

— Что? — сказала она окну.

— Как ты мне позвонишь, если не узнаешь мой номер?

— А кто сказал, что я собираюсь тебе звонить? — Элеанора обняла свои книги.

Парк наклонился вбок, прижавшись плечом к ее плечу.

— Не злись, — сказал он со вздохом. — Это меня сводит с ума.

— Я никогда на тебя не злилась.

— Да…

— Не злилась.

— Но ты можешь злиться рядом со мной — сколько душе угодно.

Элеанора пихнула его плечом и невольно улыбнулась.

— Я буду у отца в пятницу вечером, — сказала она. — Сижу там с ребенком. И отец разрешил пользоваться телефоном.

Парк оживленно обернулся к ней. Он был болезненно близко. Элеанора могла бы поцеловать его (или стукнуть лбом), и у него даже не было бы шанса увернуться.

— Да? — сказал он.

— Да.

— Да… — Парк улыбнулся. — Можно я запишу свой телефон?

— Просто скажи, — ответила она. — Я запомню.

— Давай лучше запишу.

— Я его запомню, как мелодию песни, так что не забуду.

И тогда Парк напел свой телефон, положив слова «восемь-шесть-семь-пять-три-ноль-девять» на мелодию.

Парк

Парк пытался припомнить, как увидел ее в первый раз.

В тот день, как помнил Парк, он видел то же, что и все остальные. И что он подумал тогда?..

Плохо иметь кудрявые рыжие волосы. И лицо в форме коробки-сердца с шоколадом.

Нет, он подумал не это. Он подумал…

Плохо иметь миллион веснушек и пухлые, как у младенца, щеки…

Боже! Да у нее восхитительные щеки. Круглые, как райские яблочки, покрытые веснушками, и ямочки — помимо веснушек. Удивительно, что люди не пытались ущипнуть ее за щеку. Бабушка — та непременно ущипнула бы, если б они встретились.