Я не ответил.

– Я могу тебя вырубить, – сказал Артем. – Честное слово.Только не хочу. Я прошу, отвернись на минуту.

Абори уходили. Я смотрел вслед этой бурой волне, по-своему –чертовски моральной и рассудительной.

Почему так получается, что ни к кому не испытываешь зла?

Даже к псилонцам.

Даже к предателям.

Даже к себе.

Мы – не псилонцы и не абори.

У нас нет таких строгих правил чести. Мы умеем предаватьвсех, даже самих себя. Но еще мы умеем понимать. Всех, даже совсем-совсемчужих.

Может быть, потому мы и победили в Смутной Войне.

– Мне очень вас жаль, – сказал я Артему. – Правда.

– Спасибо. Я верю. Ты отвернись на минуту, я не сразурешусь. Но ты ведь мне не поможешь?

– В этом – нет.

Я отвернулся, посмотрел в сторону штабного бункера.Наверное, уцелевшие соберутся именно там. Хочется верить, что будет, комусобираться.

Ждать мне пришлось довольно долго – Артем и впрямь решилсяне сразу.

Сидеть на ранце от ракетника «Сальери» и впрямь удобно. Онснаружи облит мягкой амортизирующей пластмассой. А земля вокруг все равно фонитсильнее, чем десяток крошечных ракет с ядерными зарядами.

– Вместо переподготовки – госпиталь, – сказал Денис. –Наверняка. И надолго. Только это все мелочи.

Небо пылало тысячами падающих звезд. Сегодня им падать незря… Я смотрел вверх, мне хотелось увидеть опускающиеся корабли Флота первым.На это были все шансы.

– А Нонова и впрямь героически сражалась? – спросил Огарин.

– Угу. Еще как.

Лагерь, где наши ополченцы ожидали прибытиякораблей-лазаретов был рядом. Звучный голос Ноновой перекрывал все.

– Никогда бы не подумал, – хмыкнул Денис. – Набей мнетрубку.

Я взял из его рук кисет. Искоса глянул на капитана. Повязка,вместе с трубкой, придавала ему сходство с пиратом из книжки.

– Может быть глаза спасут? – спросил я.

– Вряд ли. Скорее, поставят механику. Ничего, Алексей.Бывает. Не каждую пьесу удается досмотреть до конца. Тораки пришлось куда хуже…

Я кивнул, сообразил, что жесты теперь ни к чему. Сказал:

– Да. Но мне все-таки хотелось бы знать, кто они были – Эн иАртем.

Денис хмыкнул:

– У каждого своя пьеса, Лешка. Иногда удается посмотретькусочек из чужой – но всегда только кусочек. Помнишь мой рассказ?

– Помню.

– Я одно знаю, школе «Дочерей Кали» теперь конец. Если тыдашь показания под присягой, конечно.

– Дам.

– Вот и еще одна пьеса сыграна, – Денис принял из моих рукнабитую трубку. – Такова уж жизнь. Ты пойми, Лешка… ты никогда не узнаешь, ктобыли Эн и Артем, ты не выяснишь, почему псилонцы пошли в атаку, и действительноли предательство девочки было ненужным. Завтра меня увезут в госпиталь – тыдаже пьесу моей жизни до конца не узнаешь. Я вначале буду тебе писать,рассказывать, как видят мир новые глаза, как весело идет служба. Потом,помаленьку, стану забывать ваш маленький мир, тебя, ваших нечаянных героев,даже этот бой – почти забуду. И с тобой случится то же самое. Только ты нежалей, Лешка. Никогда не жалей о чужих недосмотренных пьесах. Пиши свою.

– Я не знаю, получится ли.

– Никто не знает. Но обычно – получается… плохо ли, хорошоли – другой вопрос…

Тысячи звезд падали с неба, и я знал, что никогда не замечуопускающихся кораблей раньше Огарина. Даже сейчас, когда у него повязка наглазах.

И в остальном он прав, как обычно. И насчет того, что всеистории не узнать, даже вкратце. И что я забуду его, он забудет всю нашупланету, и все, все мы забудем Эн Эйко и ее брата. Это – не наша пьеса.

Только пока мы сидели рядом, плечом к плечу, под небом,чужим для Огарина и родным для меня, и ждали имперские корабли.

Вот уж кто точно опоздал, даже на закрытие занавеса.

Август-сентябрь 1998 года.