И тут с молчаливого согласия обоих была подведена своего рода черта. Славолюб Величкович был отчасти удовлетворен тем, что ему удалось изолировать воспоминания жены в одной-единственной комнате. А Магдалина наконец-то нашла для себя меланхоличный уголок, в котором могла без помех предаваться своим мыслям. Тем не менее призрачность семейной гармонии с головой выдавало отношение отчима к его пасынку. И если адвокату тем или иным способом все же удалось избавиться от значительной части содержимого двух чемоданчиков, то присутствие Анастаса Браницы постоянно напоминало ему о, может быть, единственной совершенной в жизни ошибке. Не имея возможности что-либо предпринять, он старался держаться от мальчика как можно дальше, следя за тем, чтобы разделять с ним только неизбежное. С течением времени, провожая за годом год, этот мужчина средних лет все больше и больше чувствовал тяжелый груз вопроса — ради кого он так долго, так терпеливо трудился над наведением порядка, делал карьеру, ради кого терпеливо сколачивал состояние, превращая ненадежные бумажные деньги в золотые монеты, которые всегда можно хорошо продать, тщательно перевязывая трехцветными ленточками каждую новую дюжину ценных бумаг наиболее доходных компаний, сберегательных банков, предприятий и акционерных обществ, аккуратно ведя книгу приходов и расходов, по три-четыре раза перепроверяя свои подсчеты по каждой новой статье. Становясь старше, Анастас все больше отстранялся от мира отчима, чувствуя, что этот мир душит его, стараясь втиснуть в рамки чего-то такого, для чего он не был рожден. Разрыв между ними все больше превращался в пропасть. Чувствуя, насколько эта пропасть глубока, Магдалина десятки раз попеременно разговаривала то с супругом, то с сыном. Слова примирения бесконечно, одно за другим, нанизывались на нить разговора, но она ни разу не почувствовала, что они укоренились, что хоть одно из них коснулось далекого дна. У печальной женщины оставалось все меньше сил вглядываться в глубину, которая со временем становилась все более темной.

Судьба умеет распорядиться странным образом — самое большое беспокойство адвоката вызывали именно те несколько книг, которые он в свое время великодушно выкупил у кредиторов вдовы. Те самые несколько книг, где на первой странице стояла печать, изображавшая вселенское древо. А точнее, всего-то семь, причем относящихся к совершенно разным областям, рассчитанных на разные возрасты, небрежно разрезанных, в разных переплетах.

В доме Славолюба Величковича имелась, а как же иначе, вполне достойная библиотека. И даже весьма богатая книгами из области права. На полках его кабинета расположились тщательно подобранные тома, сборники законов с украшенными золотым тиснением хребтами, педантично переплетенные, главным образом в темную серую кожу. Но семь пришлых книг все портили. Достаточно было адвокату только скользнуть по ним взглядом, как в груди его разгоралась злоба или зависть. Его супруга Магдалина, бывшая Браница, читала эти книги с какой-то особой увлеченностью. Он никогда не видел, чтобы она с большей страстью предавалась какому-либо другому чтению. Все остальное из его библиотеки, в этом адвоката убедили длительные наблюдения, она читала невнимательно, рассеянно, незаинтересованно, более того, с выражением скуки на верхней и презрения на нижней губе.

Вскоре после венчания, вернувшись домой раньше обычного, в тот момент, когда Анастас был в школе, а служанка Златана ушла за покупками, Славолюб Величкович застал свою жену на софе с одной из этих семи книг. Она держала ее в руках, а правильнее было бы сказать судорожно сжимала, так, словно после долгого ожидания соприкоснулась наконец с настоящей жизнью. Магдалина даже не заметила, что он переступил порог, вошел в комнату. Глаза ее, почти не мигая, с жаром летали по строчкам, страницы она перелистывала нетерпеливо, но иногда с нежностью возвращалась к предыдущей, чтобы снова, уже не спеша, заново перечитать только что прочитанное. Словно какой-то силой прижатая к спинке софы, она часто дышала, грудь ее высоко вздымалась и была напряжена, она не обращала внимания, что ее высоко задравшаяся юбка обнажала ноги выше колен, что туфли на шнуровке валялись на полу, отброшенные в сторону. Обычно бледная до прозрачности, сейчас она разрумянилась. Бледным же был адвокат, обнаруживший в своей жене такую страсть, какой не видел ни разу со дня ее появления в доме на Великом Врачаре, с первой их ночи, проведенной вместе.

— Магдалина... — сурово произнес он.

Она вздрогнула. Резко встала. Выронила книгу. Смутилась, не зная, то ли сначала поправить одежду, то ли обуться.

— Что вы читали? — Славолюб Величкович с трудом сдерживался, ему казалось, что он только что застал ее за прелюбодеянием.

— Да так, от нечего делать... — ей удалось собраться с силами и выговорить неопределенный ответ.

Он приблизился к ней решительным шагом, поднял захлопнувшуюся книгу, разумеется, это была одна из тех, на которых отпечаталось изображение вселенского древа, увешанное плодами букв имени и фамилии почившего капитана Сибина Браницы.

— «О военном искусстве», начальника германского генштаба, фельдмаршала Хельмута фон Мольтке?! — слишком отчетливо выговаривая каждый звук, прочитал он на обложке, повертел книгу в руках, наобум открыл, перелистал несколько пожелтевших страниц. — Никогда бы не подумал, что вас может интересовать нечто подобное! Позвольте мне оставить эту книгу на некоторое время у себя, хотелось бы узнать, что же она в себе скрывает...

Она не сопротивлялась. Только закрыла глаза, как человек, у которого нет сил оправдываться, и, сломленная, удалилась к себе в комнату. Адвокату только и оставалось, что всю ночь ерошить пальцами шевелюру, щуриться и вчитываться в сведения о разведке, способах подготовки к обороне и наступлению, об организации обоза и полевых госпиталей... Книга не содержала ничего кроме бесконечного изложения военной доктрины, но тем болезненнее были приступы ревности, мучившие Славолюба Величковича. Он предложил ей все, а она? Какая-то непонятная книга вызывала в ней больше чувств, чем он. И только привычка не отступать от собственных принципов помешала адвокату выбросить сочинение «О военном искусстве» на помойку. На заре он прямо в домашнем халате вышел на задний двор, выкопал садовым совком ямку поглубже, на дно ее положил книгу, засыпал землей и утоптал ногами. Направляясь к дому, оглянулся. В свете наступающего дня место ничем не выделялось, не осталось никаких следов.

— Должна быть где-то здесь, не помню, куда я ее сунул... — небрежно бросил он, когда некоторое время спустя Магдалина попыталась как бы невзначай узнать, какова судьба одного из ее воспоминаний.

И тем не менее настал момент, когда история, связанная с книгами, оставшимися после капитана Браницы, вышла за все мыслимые рамки, и произошло это как раз в ту самую окропленную мелким дождем постную среду 1906 года, когда адвокат Величкович появился в своем собственном кабинете и увидел, что пасынок читает, сидя в его рабочем кресле и болтая ногами, и что остается под ним на полосатой парче и паркетном полу. Нет, так дальше продолжаться не может, подумал он в тот вечер, устроившись за письменным столом на полосатой подушке, чтобы не промочить брюки.