— Звучит неплохо... — сказал Адам.

— Что ты говоришь? Еще не готово! Не готово! — Старуха была совсем глухой. — Это на завтра! Заливная стерлядь! Постное! Ведь завтра среда?

— Да! — крикнул и Адам.

— Да я ж тебе говорю — еще не готово! — Не смотря на его крик, престарелая хозяйка по-прежнему ничего не услышала. — Ужин не готов! Подожди немного!

И юноша стал ждать, наблюдая за тем, как Зла-тана на удивление ловко справляется со своим делом, заглядывает под крышки кастрюль, внимательно следит за временем кипения, доливает воду, снимает пену, подкладывает дрова, приоткрывает или прикрывает заслонку вытяжной трубы, чистит, шпигует, натирает и протирает, перчит, подсаливает, сластит, разделывает пополам или на четыре части, мелко нарезает, смазывает растительным маслом противни, обрезает тесторезкой края теста, что-то ставит и вынимает из духовки, время от времени покрикивая, словно для того, чтобы слышать самое себя:

— Гвоздики, две!

— Варитесь, варитесь!

— А вот здесюшки у меня что-то маловато написано, положим-ка еще веточку укропа!

На стенах, выложенных фаянсовой плиткой с идиллическими рисунками, оседал пар, в нем расплывались очертания развешанной по стенам посуды, всевозможных кухонных инструментов, связок сухих трав, расставленных на полках баночек со специями... От приятного тепла нос Адама совсем раскис, и ему приходилось то и дело прибегать к носовому платку. И тут вдруг открылась другая дверь, та, что связывала кухню с домом, и молодой человек увидел знакомую девушку в шляпе колоколом, правда сейчас она была без нее, но зато снова с английским словарем под мышкой, на этот раз маленьким. «Она тоже здесь!» — пронеслось у него в голове, пока он, несмотря на насморк, вдыхал, узнавая, тот самый нежный аромат, который он ощутил вчера в Национальной библиотеке.

— Супчик на подходе, вот-вот будет готов! — Златана и к девушке обратилась очень громко.

Та села напротив юноши, с отсутствующим видом кивнула ему, раскрыла словарь и, скользя пальцем по странице, принялась читать, он искоса мог видеть: waggle, wagon, wagtail, wife, wail, wainscot, waist, wait. Она была так близко, Адам Лозанич мог ясно рассмотреть ее ресницы и брови, каждый нежно-рыжий волосок ее прически, резко контрастирующей с бледностью правильного лица... На ней было льняное дорожное платье с расстегнутыми двумя верхними пуговками, линия шеи казалась такой нежной, что Адам испугался, что она почувствует его взгляд. Он не решался что-нибудь сказать, что-нибудь добавить...

Тут хозяйка кухни налила несколько половников супа из кастрюли в супницу с крышкой и вместе с двумя тарелками и двумя ложками поставила ее на поднос, а потом снова прокричала:

— Вот, передай госпоже Наталии Димитриевич приятного аппетита и, смотри, не пролей! Я ничего специально не подбирала, положила все, что следует! Не будь я Златана, если с моей стряпней Наталия Димитриевич не вспомнит и то, чего никогда не пробовала!

Девушка захлопнула словарь, сунула его в карман платья, взяла поднос и направилась туда, откуда пришла. Юноша вскочил, чтобы помочь ей, открыл дверь, она поблагодарила его печальной улыбкой и по узкому коридору удалилась в глубины загадочного дома.

Вернувшись за стол, Адам застал на нем тарелку с супом и принялся за еду, не понимая, что греет его больше — горячее содержимое ложки или чувство блаженства, разлившееся по жилам после улыбки девушки.

— Деточка, подуй, не то обожжешься! — рокотала, как гром, старая Златана. — Подуй! А скорехонько и остальное поспеет!

Безразличие. Какая-то особенная сытость нагоняла на него дремоту. В мансарде совсем стемнело. Сосед сколачивал рамки. Но Адаму Лозаничу ничего не мешало. Отложив карандаш и раскрытую книгу, лежавшую у него на груди, не раздеваясь, он натянул на себя одеяло и начал тонуть в сон. Снилось ему, что он заснул в том самом саду и чувствует на щеке чье-то дыхание. Снилось, что, проснувшись и приподнявшись, он встретился лицом к лицу с дивным белым единорогом. Снилось, что это мифическое существо прислонилось головой к его плечу. А потом ему приснилось — о ужас! — что он проснулся и утратил способность видеть сны.

О море,

исцарапанных коленках,

мокрой полосатой парчовой ткани

и фунтиках с песком,

о военном искусстве

и распугивании галок

вокруг дворца,

и особо о гимнастике для легких,

о ненужной радости,

о цветке мальвы,

дописывании имен

на полях,

о парадах, факельных шествиях

и о губах, синих

от чернильного карандаша,

о жизненных рубриках

и совершенствовании языка

по старым газетам.

Под мелкий дождь постной среды осенью 1906 года Анастас Браница, в то время еще мальчик двенадцати лет, болтая ногами и тихо насвистывая детскую песенку-марш, сидел за письменным столом своего отчима и читал книгу. Это было официальным началом того, что позже могло бы называться историей его жизни.

Рабочее кресло с подлокотниками, письменный стол орехового дерева, на нем очки в тонкой металлической оправе, солидные ручки со стальными перьями, хрустальная чернильница, закругленное пресс-папье, нож из слоновой кости для разрезания бумаги, лампа под зеленым стеклянным колпаком, вчетверо сложенные «Белградские новости», «Новое движение», «Ежедневная газета» и «Торговый вестник», еще не развернутые «Политика» и, вероятно, «Печать», правда, отложенная в сторону так, что названия не было видно, равно как и весь двухэтажный дом на Большом Врачаре, позже названном Звездара, вместе с его безукоризненным порядком принадлежали адвокату Славолюбу Т. Величковичу, отчиму мальчика. Мать находилась в комнате, которую все называли ее комнатой, возможно оттого, что там в шкафах и комодах она хранила некоторые воспоминания о предыдущем браке. Энергичная служанка Златана, взятая на службу в прошлом году, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, готовила заливную стерлядь, стараясь как можно полнее продемонстрировать хозяину свои кулинарные таланты. А у него, Слав. Величковича, был в городе важный судебный процесс — с недавнего времени он представлял в Королевстве Сербия интересы Женевского банка «Мирабо», получив в придачу к этим полномочиям и все остальное, что они подразумевают, то есть высокие гонорары, авторитет и зависть соседей и знакомых. Несомненно, если бы поблизости находился хоть кто-нибудь, молодой Браница ни за что не отважился бы воспользоваться обитым полосатой парчой креслом отчима Да что говорить, он не решился бы даже близко подойти к письменному столу, хотя прекрасно знал, где что на нем лежит. И уж тем более не хватило бы у мальчика отваги усесться за него в своих коротких штанишках на помочах и съехавших вниз гольфах, да еще к тому же, увлекшись чтением, посвистывать и болтать не достающими до пола ногами.