— Браница, что ты там роешься в книге?! — Тощий преподаватель природоведения, которого ученики прозвали Лесник, встал, вышел из-за своего стола и устремился к мальчику, все еще не сводящему взгляда с лица девочки.

Анастас вздрогнул, заметался, положил ладони на страницы раскрытого учебника, пытаясь прикрыть написанные на полях слова. Но, увы, было поздно.

— Анастас?! Милена?! О, да тут настоящий роман! Стыдись, Браница! И приготовься рассказать о своем вандализме господину директору! — выговаривал ему преподаватель, в то время как по классу шелестело беспощадное хихиканье.

Все закончилось строгим выговором. Но настоящим наказанием для Анастаса Браницы стало новое исчезновение девочки. В сущности, она больше так никогда и не появилась. Болезнь легких вернулась, превратившись из воспаления в туберкулез, он слышал, как об этом перешептывались ее соученицы. Последний день Милены в Женском педагогическом училище был также омрачен насмешками и ехидством подруг, равно как и замечанием, что рисовать на полях книги недостойно примерной ученицы. На лежавшем перед ней учебнике естествознания, сбоку на полях, было написано его и ее имя.

Народ наш всегда отличался любовью к печатному газетному слову, но в годы войны с Турцией, а позже и с Болгарией, каждое из многочисленных ежедневных изданий напоминало переполненный улей. Это были годы настоящего взлета Сербии, годы возвращения былой славы, годы всеобщего ликования. Первые страницы «Пьемонта», «Трибуны», «Белградских новостей», «Правды», «Печати», «Нового времени», «Колокола», «Славянского юга», «Торгового гласника», «Политики» пестрели звучными заголовками, восторженными статьями, волнующими сообщениями. Победы следовали одна за другой, сменяли друг друга успешные военные операции и перспективные дипломатические инициативы. К этим изданиям со всех сторон тянулся взбаламученный задунайский, задринский, приморский и даже заморский род (причем этот последний с опозданием на месяцы), чтобы с гордостью прочитать о воскресении отечества Как никогда раньше, тянулись и другие народы, воодушевленные пробудившимся славянством, возможностью балканского объединения, мужеством маленького народа, стряхнувшего путы османского рабства, изумленные силой представшей перед ними экзотической окраины Европы, столетиями пребывавшей в безвестности...

Через всю эту суматоху, пестревшую каракулевыми шапками с белыми перьями, блестящими кокардами, эполетами, погонами и нашивками, синими мундирами, ярко-красными галифе, лакированными ремешками сверкающих касок, попонами, парадными чепраками коней, разукрашенными уздечками, высокими сапогами со шпорами, военными формами пехотинцев, артиллеристов и недавно появившихся офицеров-авиаторов, управлявших аэропланами и воздушными шарами, пробирался юноша с глазами, сиявшими необыкновенным жаром. Он двигался через эту неописуемую толпу, внимательно глядя по сторонам, чтобы ничего не упустить, время от времени приподнимаясь на цыпочки, он стремился пробиться туда, где теснилось больше всего народа, встречавшего победителей факельным шествием, приветствовавшего героических братьев из Княжества Черногория и греческих союзников, а вокруг, слышал он, жарко пересказывали друг другу мнения разных консулов и неофициальные точки зрения министерств иностранных дел из западных столиц. Так, над пачками газет, которые в дом на Великом Врачаре приносил отчим, под звуки громких заявлений, Анастас Браница проводил 1912 год. Так у него появилась возможность встретить даже среди полуграмотных людей огромное количество таких, которые, забыв обо всем, добираются до самых незначительных мелочей, огромное количество таких, которые, почти не осознавая своей общности, с тревогой или радостью собираются вместе, благодаря пусть даже самым скудным информациям с поля боя.

Когда под Куманово была разгромлена и обращена в бегство турецкая Вардарская армия, а сербы, преследуя Зеки-пашу, отбросили врага к самому Битолю, первые сообщения об этом все читали с огромным облегчением, и Анастасу Бранице казалось, что люди вокруг пожимают друг другу руки и радостно восклицают: «Мы победили, победили!» И точно так же, когда передовые части освобождали город за городом в Косово, прохожие останавливались на улицах, обнимались, поднимали тосты в кофейнях. Анастас навсегда запомнил дочь Петра Первого Карагеоргиевича — случилось так, что и он, и она в одно и то же утро, в один и тот же час читали одни и те же строчки сообщения. Он в своей комнате, занятый вырезанием из старых газет отдельных статей на память о героических временах, и княгиня Елена, выданная замуж за одного из Романовых, в Россию, развернув полученную только что, с опозданием дней на двадцать, газету, которую подали ей слуги вместе с утренними булочками, сливочным маслом и кофе с молоком.

— Объединенная сербская и черногорская армия прорвалась к морю! — громко прочитала она, сидя за столом на террасе летнего дворца в Павловске.

Ее лицо было хорошо известно Анастасу по увеличенному дагерротипу, вывешенному на стене актового зала Второй белградской гимназии по случаю празднования дня рождения кого-то из членов королевской семьи, он узнал и ее особым образом уложенные волосы и серебряную брошь на белом платье с кружевным воротником. Анастас вздрогнул. Несомненно, ее слова были обращены именно к нему. Он вскочил со стула и, выставив подбородок, встал по стойке «смирно».

— Дорогой земляк, ну что вы окаменели, подойдите, поздравим друг друга! — княгиня Елена троекратно расцеловала незнакомого гимназиста, аромат ее французской туалетной воды еще долго не выветривался из воспоминаний юноши, несмотря на густой запах свинца и типографской краски, испускаемый номером «Политики» конца октября 1912 года.

За газетами периода Балканских войн внимательно следила и мать. Взгляд этой бледной дамы часами летал по раскрытым страницам слева направо и сверху вниз, блуждал в каких-то одной только ей известных далях. Анастаса долгое время волновал вопрос, почему она читает именно так, в равной степени незаинтересованно и одновременно страстно, словно, будучи щедро одарена способностью к чтению, использует ее только для того, чтобы снова и снова попытаться убежать от действительности. Несколько раз он пытался последовать за ней, но в доме никогда не было второго экземпляра того же издания. Неожиданная возможность представилась б апреля 1913 года, когда мать сидела в плетеном кресле в саду, спиной к дому своего супруга, адвоката Слав. Величковича.

Анастас вовсе не собирался к ней подкрадываться. Просто Магдалина не слышала, как он подошел, она только что углубилась в сообщение о том, что его величество вчера соизволили подписать указ о присуждении награды Звезда Карагеоргия с мечами IV степени престолонаследнику Александру, воеводе Радомиру Путнику, генералам Михаилу Живковичу, Степе Степановичу, Павлу Юришичу Штурму... князю Арсену Карагеоргиевичу, полковникам Божидару Терзичу, Миловану Недичу... Через плечо матери юноша скользнул взглядом по тому же столбцу. Надо сказать, что он с трудом успевал следить за текстом, увлекаемый вперед скорее чувством, чем зрением.

Вопреки обычной для нее печальной медлительности, Магдалина торопилась, не обращая внимания на народ, слетевшийся поздравлять увенчанных славой. Из-за того, что люди расступались в стороны, пропуская спешащую бледную женщину, возникла даже легкая давка. Здесь были и любопытные владельцы кофеен, и пекари, и кондитеры, и портняжки, и торговцы свечами, и парикмахеры, и неграмотные ломовые извозчики, и водовозы, и досужие городские щеголи, и банковские служащие, и члены всевозможных хоров и ансамбля народного танца «Коло сербских сестер», и даже одна опозоренная девушка, которая поджидала в толпе своего неверного любовника, чтобы плеснуть ему в глаза щелочь, но все они, в том числе и настоящие господа, которые раскланивались или приподнимали шляпы, без малейших колебаний и протестов освобождали ей дорогу. В стороне стояли и три шпиона императорской Вены, которые в Земуне целыми днями, хмурясь, изучали газеты и за счет австро-венгерской монархии анализировали общественное мнение в Белграде. Пытаясь не отставать, за Магдалиной спешил и Анастас.