На дне канала собралась пыль, вода выталкивала ее, и в воздух поднялась ужасающая пыльная туча. Люди, задыхаясь, своими глазами видели, как сухая земля жаждет воды. Епископ поднял посох и ударил им по воде, миссионер восхвалял Господа, школьники размахивали флагами, рабочие распевали бунтарскую политическую песню о свободе, которую белые не поняли, решив, что это какой-нибудь благочестивый псалом. Сангомы мололи языками, и одна из них стала кидаться на стену плотины; духи предков разгневаны, сообщили они ей только что, потому что канал проходит над старыми, забытыми могилами в десяти милях отсюда.

Но было слишком поздно, потому что туда устремилась вода, сверкающая и коварная, как змея.

На каждом водоразделе, начиная с Первого Шлюза, известного также, как Тернкоут, и до самой высокой точки Горы Немыслимой, выставили сигнальщиков с гелиографами. Они должны были сообщать о продвижении воды. По мере продвижения воды сообщения передавались с одного гелиографа на другой, и так до толпы, собравшейся на Первом Шлюзе.

Расчеты Большого Карела, основанные на чудесном Законе Бернулли, показывали, что вода помчится так же быстро, как заяц-заморыш, по одним участкам; по другим, точно вымеренным заранее, со скоростью лошадиной рыси; а потом, в конце, с таким же трудом, как горная черепаха, она будет взбираться на Гору Немыслимую, на ее головокружительную вершину, достигнув состояния инерции, чтобы обрушиться вниз со скалы с обновленной энергией и достичь высохшей городской запруды Йерсоненда за какие-то шесть с четвертью минут.

Все продвижение первой сверкающей водяной стрелы продлится, согласно расчетам, четыре часа, двадцать минут и тридцать секунд, так что собравшиеся обратили свое внимание на столы, накрытые для пикников, и костры. Рабочим выдали быка, и они ритуально убили его, пронзив копьем артерию. К тому времени, как захлопали пробки от шампанского, засверкал первый гелиограф.

Вода прошла Бушующий Поток, и ликующие бражники, собравшиеся вокруг импровизированных столов, подняли бокалы. Для школьников Йерсоненда и окрестностей организовали игры: бег в мешках, бег с яйцом в ложке и перетягивание каната. Генерал Тальяард по такому случаю отложил на день охоту за сокровищами, и они с епископом непристойно напились.

Взгляд генерала очень быстро остановился на золотом посохе епископа. Это не ускользнуло от епископа, который давно навострился угадывать вожделение и другие плотские грехи. Во время разговора он чувствовал, куда заносит генерала. И чем больше он уставал, и чем оживленнее делались разглагольствования генерала о затонувших фрегатах и запретных сокровищах, тем глубже под стол задвигал свой посох епископ.

— Как один старый человек другого, могу я спросить, сколько вам сейчас лет? — с британской щепетильностью поинтересовался епископ.

— Черт, дружище, откуда я знаю! — отвечал генерал. — Я еще помню визит Наполеона в старый Дростди — он жаловался на боль в желудке, и мы с ним обсуждали карты и военные тактики; и я, бесспорно, сражался у Коленсо и в Лесу Дельвиль. А в этой войне я участвовал всего шесть месяцев, а потом получил в задницу залп шрапнели, о чем ты, конечно же, слышал, и теперь сижу дома и ищу золото. Но немецкие подводные лодки так и шастают вдоль нашего побережья. Прямо над золотом, которое лежит на дне моря. Молчаливые, как акулы.

Епископ отвернулся. Может, он решил, что генерал несет чушь; может, у него не было времени на живые легенды с их страстью к войнам и золоту; может, он и сам уже давно был нетрезв. Кто знает?

Минуты проходили, гости становились все шумнее, а напряжение Большого Карела все росло. Он поискал среди других Немого Итальяшку, но нигде его не увидел. Он пошел поискать среди шумных городских рабочих, которые жарили на костре мясо недавно забитого быка; он пошел поискать в карете; он поискал между автомобилями, и колясками, и лошадьми, но нигде не мог найти итальянца.

Все праздновали, и никто не видел Немого Итальяшку, стоявшего на мелководье рядом с цаплей. Вода клокотала, вырываясь из плотины, а он медленно раздевался. В местах, куда попадало солнце, его кожа была почти черной. Но остальное тело было белоснежным, и он нырнул в подштанниках и забултыхался в илистой воде запруды.

Он видел, что люди двигаются и взволнованно жестикулируют, но не слышал своего фырканья, или плеска воды, или шипения стремительной воды, которая неслась по каналу через ландшафт.

Он имел представление о том, что такое шум; по тому, как взлетели у него над — головой стайки птиц, он заключил, что они чем-то испуганы. Но он не мог узнать, что есть шум, и как ему было понять, что воздух наполнился шуршанием и настойчивым, почти зловещим гудением, когда вода запела над Каменистыми равнинами?

Совершенно случайно стенки канала стремительной воды оказались построены таким образом, что текущая по нему вода создавала акустическое чудо. Время от времени раздавался такой звук, словно канал поет. Поэтому люди и говорили всегда о поющей воде — о первой песне стремительной воды по сухому дну канала. И поэтому Первый Шлюз некоторые люди называли Поющей Водой, в память о том первом дне. Другие говорили о Многих Названиях, потому что в тот самый день Первому Шлюзу дали столько наименований, что йерсонендцы долгие недели отпускали по этому поводу шутки. Ты говоришь о Промывке или о Поющей Воде? — спрашивали они. Или о Первом Шлюзе, или о Многих Названиях?

Марио Сальвиати там, на плотине, заходил все глубже и ощущал дрожь воды и перемены в температуре; он чувствовал переменчивое солнечное тепло, и его руки хватались за воду и расслаблялись, словно он пытался найти в ней опору, но не мог.

Война кончилась, и Немой Итальяшка попирал воду: куда ему теперь идти? Существовала Эдит Берг, сестра Большого Карела: они подружились. Но денег у него было совсем мало, а в этой стране, как он уже успел выяснить, требовались деньги. А работу найти было трудно.

В округе говорили, и в Йерсоненде тоже, что Немой Итальяшка станет очень важной персоной после того, как хлынет вода, потому что ему придется строить каналы в полях ниже городской плотины, устанавливать оросительные шлюзы и акведуки; а он — человек с отличным глазомером для уровней и камней.

Но это свое знание они до него не доносили: он жил в палатке, спал, как ящерица, среди камней. Только Эдит Берг приходила к нему в гости с корзинкой для пикника, да время от времени Лоренцо Пощечина Дьявола и Большой Карел. Но с Большим Карелом всегда приходилось заниматься делом; только делом, потому что он был человеком одержимым.

Там, стоя на глубине, Марио Сальвиати ощущал течение, которое подталкивало его, легко, дразняще, когда вода клокотала, вырываясь из шлюзовых ворот. Он видел Большого Карела, ходившего туда-сюда, но не слышал, как тот звал его по имени. Не слышал он и криков радости, когда стремительная вода достигла первого гелиографа, за десять миль отсюда, и начали вспыхивать световые сигналы.

Потом люди будут рассуждать о нервозности Большого Карела в тот день у Первого Шлюза. Он метался туда-сюда, как лев в клетке, и с каждой новой вспышкой гелиографа он подходил и нетерпеливо стоял рядом со Старым Шерифом, пенсионером, имевшим опыт работы с гелиографом еще с предыдущей войны. Он обучил команду молодых людей работе с гелиографом и разместил их по цепочке на самых высоких точках на всем пути от Первого Шлюза до Йерсоненда — специально для первого открытия шлюзовых ворот канала стремительной воды.