Старый Шериф всегда заикался, возможно, поэтому его и привлекли к световому заиканию гелиографа — так рассказывали. Он, заикаясь, переводил Большому Карелу солнечные сигналы, а строитель канала делался все беспокойнее и беспокойнее. Шериф потом жаловался, что он едва не ослеп от солнечных бликов, читая сообщения гелиографов каждые четверть часа, а Большой Карел сказал:

— Мы без вас не обойдемся. Мы должны прорваться. Выпейте еще стаканчик вина, Старый Шериф.

Он пообещал шерифу пятьдесят овец, если тот будет держаться стойко, и старик действительно получил их из его имения после того, как Большой Карел исчез и его переименовали в Испарившегося Карела, а адвокату Писториусу пришлось заниматься имением ради сестры, Летти, и ребенка, родившегося на борту «Виндзорского Замка» по пути обратно в Южную Африку — единственного признанного сына Большого Карела, Джонти Джека, будущего скульптора, который поселится в Кейв Гордже, на Горе Немыслимой.

Вспышки гелиографа сняли свою дань: в тот день глаза Старого Шерифа сгорели до слепоты. Весь остаток своих дней он видел только очертания предметов. Сущность вещей, говорили люди, была потеряна для Старого Шерифа с этого дня и навсегда:

— Он видит только раму, но не картину.

Шли часы, Большой Карел сорвал с запястья золотые часы, которые унаследовал от отца, и расхаживал с ними, держа их в руке. Немой Итальяшка плавал в запруде на спине в кружащей, плывущей тишине, и думал о камне и форме, о текстуре и ветре, о солнце и стремлении — о вещах, о которых размышляет человек, который работает в одиночестве и почти не имеет контактов с людьми; человек резца и мастерка, человек духа и рассудительности.

И тут, когда все уже сидели на одеялах и брезенте, объевшиеся и распухшие, и даже дети отдыхали под деревьями, устав играть, с Горы Немыслимой передали вспышку.

Вспышка передавалась с гелиографа на Горе Немыслимой через Камень Мечты.

Ее прочитали и передали дальше в Никуда, в центре каменистой равнины, а оттуда в Горру, где работали, прокладывая канал для воды, кои-кои, и, наконец, Старому Шерифу, который посмотрел на сигнал и потер глаза, а Большой Карел, стоявший рядом с ним с тяжело вздымавшейся грудью, спросил:

— Что ты видишь, старик?

Может, я уже ослеп, подумал Старый Шериф и снова потер глаза.

— Я думаю… нет… я думаю… вода…

— Что?!

Невозможно было переносить муку в глазах Большого Карела, говорили после люди. «Провал. Провал, какого еще никогда не было».

Когда Старый Шериф, у которого от потрясения закружилась голова, вскричал:

— Вода отказывается! — Большой Карел встряхнул его и дважды ударил.

— Ты, старый слепой болван! Шовинист! Предатель!

Но тут снова появилась вспышка.

— Вода откатывается назад! — шептались люди, а потом закричали:

— Вода отказывается!

Тогда Большой Карел взревел:

— Убирайтесь отсюда! Забирайте детей и машины и убирайтесь прочь! — Он был единственным, кто понял, что вода, которая уже довольно высоко поднялась на Гору Немыслимую, помчится назад с той же энергией, которая помогла ей добраться туда. И так и случилось — именно поэтому тот день стали называть днем упрямой воды, днем, когда стремительная вода хлынула обратно.

К счастью, все успели вовремя убраться с ее дороги: и рабочие бригады, и впавшие в транс сангомы, и школьники. Они также успели спасти машины, коляски и одеяла. Вода вернулась с такой яростью, что смела все на своем пути: и золу костров, и пятна мочи, оставленные мужчинами за деревьями, и конский навоз, и следы от каблуков, вдавленных в землю во время перетягивания каната. С тех пор этот участок земли под стеной плотины известен, как Промывка, и это место до сих пор популярно для пикников среди людей, которые приходят туда и ворошат историю об упрямой воде и с удовольствием рассуждают обо всех названиях — да, даже Упрямая Вода — или хотят сочинить историю о последних днях видимого присутствия среди них Испарившегося Карела.

Вот чего никто не увидел — так это того, как вернувшийся поток смыл несчастного Немого Итальяшку и выбросил его, как захлебнувшуюся полевую мышь, на равнины неподалеку; несчастного Немого Итальяшку, который думал о своем; мечтательно плавая в блаженном неведении. Ошеломленный Марио Сальвиати потряс головой и только потом понял, что произошло.

Он огляделся в поисках Большого Карела. Но к этому времени Большой Карел уже испарился: когда упрямая вода хлынула назад, смывая все на своем пути, Большой Карел прыгнул в карету, хлестнул лошадей и помчался прочь, как с места преступления. Последнее, что увидели люди, была черная карета, с грохотом летевшая по равнине в сторону Горы Немыслимой и Йерсоненда. Потом они заметили чуть не утонувшего Марио Сальвиати, вскочившего в седло и помчавшегося вдогонку. А по пятам, словно в спину ему дул ветер, скакал Лоренцо Пощечина Дьявола, который, прибыв на это событие на форде, как шофер адвоката Писториуса, тоже отнял у кого-то лошадь.

Никто на Промывке не знал, что события последующих Лет были приведены в действие именно этой тройной погоней по равнинам. Разве только сангома, упавшая в обморок, что-то почувствовала. Минутку: а как же ангел? Ангел знал, потому что ангел последовал за обоими всадниками, широко, лениво, даже скучающе взмахивая крыльями. Он сочувственно приглядывал за ними, делая широкие круги над равниной, и он, разумеется, видел черную карету Большого Карела Берга, раскачивающуюся далеко впереди. Все они направлялись на собственную территорию ангела: на Гору Немыслимую.

Гости задержались на Первом Шлюзе. Они глупо таращились на последствия неистовства воды, на ничего не разбирающую силу природы, на вывернутые с корнями деревья и кусты. В конце концов они, конечно, отправились по домам, и уж в этот вечер не было конца разговорам об ужасном провале канала стремительной воды Большого Карела Берга.

— Слишком уж он высоко вознесся, — проповедовал в этот вечер пастор во время службы, которую заранее назначил, чтобы поблагодарить за воду. Теперь все сидели в некотором оцепенении, при этом наслаждаясь ханжеским порицанием проекта Большого Карела Берга. Они забыли, что и сами все в большей или меньшей степени были акционерами проекта и что потеря Большого Карела — это и их потеря.

— Мы благодарим Тебя, Господи, за то, что остаемся смиренными, за то, что Ты напомнил нам о Твоем могуществе и власти, о величии Твоего создания и о слабости человека, — молился пастор, а Марио Сальвиати в это время бродил по улицам Йерсоненда, зажав в руке камень.

То, что он увидел, погнавшись за Большим Карелом, навсегда останется с ним. Впервые в жизни в нем было нечто такое большое, что ему казалось — это сейчас вырвется из него, невзирая на немой язык. В его груди было что-то вроде плотины, а его увечье казалось ему непоколебимой стеной без водоспуска: молчание Марио Сальвиати.

20

Иногда казалось, что дерево просто горело под резцом Джонти; а в другие дни бревно уныло лежало, скучное и безжизненное, и он чувствовал, что уничтожает его с каждым ударом молотка. Каждый день, перед тем, как приступить к работе над бревном, Джонти набрасывал одеяло на Спотыкающегося Водяного; а ближе к вечеру, когда возвращался из коровника с ведром коровьей мочи, сдергивал одеяло и шептал блестящему облику водяного: