Я бормочу «прощай» снова и снова. Билли идет на мировой рекорд по количеству прыжков, которые маленький мальчик может выполнить, прежде чем старший брат пнет его по лодыжке. Скажем так: кости моей плюсны уже готовы идти в атаку.

В коридоре снова звонит телефон.

– Пятьсот пятьдесят три, – пыхтит Билли, подпрыгивая в воздух. – Пятьсот пятьдесят четыре. Пятьсот пятьдесят пять.

Сначала я думаю, что это снова звонит Бабуля Ибица: наверно, забыла рассказать папе что-нибудь о своих натоптышах. Наклонив голову, я слушаю, как папа шаркает обратно к телефону. Только на этот раз, разговаривая с человеком на том конце провода, он уже не бубнит монотонно. Он снова таинственно шепчет, и я пытаюсь жестами показать Билли, чтобы братишка замолчал, но он так занят подсчетом прыжков, что говорит, что это мне надо замолчать. Я шикаю на него еще раз, словно у нас соревнование по тому, кто кого быстрее заткнет.

Если бы у меня не было ужасно острого слуха, я бы не расслышал, как папа шепчет:

– Перл, откуда у тебя мой новый номер? Я не разрешал тебе сюда звонить. Ты знаешь, что это серьезно.

Я перевариваю всю эту информацию, сидя на кровати Билли. Я даже потираю подбородок, как настоящий агент, который пытается разгадать загадку. Ничто не сходится.

Двадцать минут спустя я все еще не в силах понять, что к чему. Папа входит в комнату и говорит, что Бабуля Ибица интересовалась, как у нас дела. Я молчу и жду, когда он упомянет и звонок Перл тоже. Но он этого не делает. Вместо этого папа потирает глаза и говорит, что уже поздно, а поэтому пора нам готовиться ко сну. А потом спрашивает, отчего Билли вспотел, как длинношерстная морская свинка в сауне. Билли отвечает, что занимался спортом.

– Отличненько. – Папа целует Билли в лоб, а потом утирает с губ пот.

Когда папа и меня одаривает поцелуем, я выбалтываю все, что знаю о любовных треугольниках.

Папа явно поражен:

– Знаешь, лучше просто забудь обо всем этом. Тебе всего одиннадцать, так что можешь сосредоточиться на треугольниках из учебника геометрии.

Наш разговор еще не начался, а папа уже обрубил его огромным острым топором.

Когда папа уходит из комнаты, я говорю Билли, что сегодня буду спать на его кровати. Не хочу, чтобы мне в позвоночник впилась сломанная пружина.

– Ну уж нет, – говорит Билли и добавляет: – Твое – это твое, а мое – это мое.

Он прыгает в свою кровать и мгновенно засыпает. Видимо, прыжки его совсем измотали.

Когда он начинает тихо похрапывать, я крадусь к окну, отдергиваю занавеску и снова гляжу на эдемские крыши. Их словно окунули в расплавленное серебро. Мягкие облака в небе плывут, как призрачные парусники. Все еще блестит звезда, которую я выбрал для мамы.

Я отчаянно хочу попрощаться с ней по-настоящему, но слова в горле все перепутались. Они как вязальная пряжа Бабули Ибицы. Билли однажды надел моток на голову, словно парик, и потом мы никак не могли распутать нитки. Глаза у меня пощипывает от предательских слез, и я могу лишь снова и снова шепотом повторять «мама». Но звезда надо мной продолжает светить, и, даже когда я закрываю глаза и слезы текут по щекам маленькими водопадами, я чувствую, как она окутывает мне лицо вуалью света. Я простоял так пять минут, тихо всхлипывая и думая, что если бы любовь способна была воскрешать людей, то мама бы уже была тут, рядом, и шептала бы мне на ушко, как сильно она меня любит. Я поворачиваюсь, чтобы лечь в кровать.

И тут происходит нечто удивительное.

Совсем рядом со мной на пол мягко пикирует журавлик.

Я решаю, что это волшебство. Очевидно, что это не один из тех, что я сделал сам: слишком уж идеально расправлены все складки. И это не тот, который нашел папа: та птичка так и стоит у меня на столе. Нет, такое скорее похоже на дело рук волшебника. Абракадабра! Раскрыть шляпу, вытащить кролика, а за ним прыгает еще один, совершенно такой же.

В понедельник я приношу его в школу, потому что мысль о том, чтобы оставить журавлика дома, мне невыносима. Я все гляжу и гляжу на него под партой, и не останавливаюсь даже тогда, когда мистер Бигл просит нас достать бумагу и начать чертить план сада.

– У вас было время как следует подумать. Вы съездили в садоводство. Теперь пора действовать, – продолжает мистер Бигл. – И, Бекет, пожалуйста, перестань так пристально разглядывать свою промежность под партой.

Раздается взрыв смеха. Я резко поднимаю голову и чуть не сворачиваю себе шею в процессе. Когда истерика в классе проходит, все достают листы бумаги и начинают что-то рисовать и чертить для ПЕРЖУ.

Асебен тычет в меня угольником со своего места за соседней партой, и, когда я поднимаю взгляд, она демонстрирует мне свой листок: на нем нарисована целая туча бабочек. Она поднимает большой палец вверх и жестом указывает на мой браслет. Я опускаю большой палец вниз и показываю на свой браслет. Потом наклоняюсь к ней и говорю, что браслеты – это для девчонок.

– Ну нет, – шепчет она. – Этот точно нет. Мальчикам тоже нужно, чтобы с ними случалось что-нибудь хорошее. Поэтому он у тебя на запястье.

Она тянется ко мне и хочет схватить за запястье, но я отдергиваю руку.