Пока я продолжал одну за другой вытаскивать газеты, все вокруг меня казалось чужим и перекошенным, словно чердак повернулся на несколько градусов и мир теперь расположился под каким-то диким, сбивающим с толку углом. История, случившаяся с Эндрю Бруком, фрагмент за фрагментом проявлялась в заголовках.

Имена убийц в репортажах не назывались, но из поверхностного изучения статей стало ясно, что на Эндрю Брукса напали двое парней из его школы – ребята, которых он считал друзьями, – и что полиция сочла его убийство какого-то рода ритуалом. Упоминались дневники и другие материалы, изъятые из их домов для криминалистической экспертизы.

Я придвинул к себе третью коробку и открыл ее. Опять газеты. Эти были всего двухгодичной давности, и репортажи освещали еще одно убийство, на сей раз пятнадцатилетнего подростка по имени Бен Холсолл. Двое его товарищей по школе были арестованы, и обоим предъявили соответствующее обвинение.

Как и в случае с предыдущей коробкой, репортажи не изобиловали фактическими подробностями, но поскольку я уже знал, что искать, связь здесь оказалась даже еще более явной. Имелись указания на то, что двое подозреваемых вели замкнутый образ жизни и держались особняком от остальных своих одноклассников, не раз упоминалось об их одержимости темой сновидений и интернет-мифологией. Влияние убийства в Гриттене было совершенно очевидным. Я в точности знал, с кем тогда пришлось иметь дело полиции.

С убийцами-подражателями.

Все эти двадцать пять лет я изо всех сил старался не думать о том, что натворили Чарли и Билли, или о своей роли в тех событиях, которые к этому привели. Чувство вины понемногу растворилось без следа, и еще тогда, уезжая поступать в университет, я уже воображал себе, как поезд, в который я сел в тот день, увозит меня подальше от всего этого. Я искренне полагал, что весь мир сделал то же самое, что и я, и что Чарли давно и прочно забыт.

Но это было не так.

И моя мать про это знала.

«Зачем ты хранила все это, ма?»

Но, естественно, здесь, на чердаке, ответа на этот вопрос не имелось. Я откинулся на пятки и закрыл глаза. Тишина звенела. И я чувствовал, как в темноте вокруг меня сотни красных от крови рук бесшумно скользят по смыкающимся у меня над головой сводам.

* * *

Через час я остановил машину перед хосписом. Окружающая обстановка была по-прежнему умиротворяющей, сквозь деревья просачивался теплый солнечный свет, но мир почему-то казался более сумрачным, чем раньше. Словно некая тень постепенно опускалась на все вокруг, и пока я шел по больничного вида коридорам в сторону комнаты матери, сердце все сильнее сжималось в груди.

Она спала. И впервые за все время своих визитов я об этом пожалел. Сегодня мать казалась даже еще более крошечной, чем когда-либо, а ее медленные вдохи и выдохи были едва различимы. Аппарат, который отслеживал работу ее сердца, каждые несколько секунд издавал негромкий писк, и даже этот звук казался тише, чем обычно.

– Что же тебе снится? – негромко произнес я.

Потом некоторое время посидел на стуле рядом с кроватью, машинально потирая руки. Окно было открыто, и из-за него до меня доносились запахи деревьев и свежескошенной травы и легкое шелестение ветерка.

Но хотя мое тело было здесь, в хосписе, мыслями я постоянно возвращался к чердаку и тому, что там обнаружил. И в ожидании того момента, когда мать наконец проснется, вытащил телефон и принялся за поиски в Интернете.

Обнаружились тысячи попаданий. Мне понадобилось бы несколько часов, чтобы открыть и прочитать все результаты поиска до единого, но я сразу кликнул ссылку на большой форум, посвященный убийству в Гриттене, и пробежался взглядом по сотням постов в нем. Объем информации удивил меня – каждый аспект дела обсуждался в мельчайших подробностях. Домыслам и предположениям не было числа.

Это представлялось полнейшей бессмыслицей. Если за четверть века полиция так и не смогла обнаружить Чарли, то чего собиралась достичь горстка диванных экспертов, засевших в Интернете? Тем не менее у каждого из них имелась своя излюбленная теория относительно того, каким образом Чарли ухитрился пропасть без следа. Некоторые считали, что его останки давно покоятся в глубинах Гриттенского леса, все еще ожидающие обнаружения. Другие – что ему помог скрыться какой-то сообщник и что Чарли до сих живет где-то целый и невредимый.

Эта мысль заставила меня поежиться.

Но даже еще хуже оказались посты людей, которые вроде как верили в невероятное. Чарли думал, что принесенная человеческая жертва позволит ему навсегда исчезнуть в мире снов, и некоторые пользователи форума искренне полагали, что это ему удалось.

Полная чушь, конечно же. Но при этом я слишком хорошо помнил, какой привлекательностью обладала для меня тема осознанных сновидений в подростковом возрасте и как – пусть даже я и близко не купился на всю ту фигню, которую прогонял нам Чарли, – центральная идея побега от унылой действительности все равно манила меня. Пусть даже тогда я ему не верил, наверное, что-то во мне подспудно хотело этого. Так что да: это чушь, но я ведь и сам видел, как все это происходит, разве не так? Сам был свидетелем того, как вера пускает корни и как ужасные последствия ее медленно и неумолимо разворачиваются в реальном времени.

Убийцы Эндрю Брука и Бена Холсолла тоже верили.

И это меня угнетало. То, что Чарли и Билли натворили в тот день, давно уже стало чем-то вроде легенды, обросшей всякими существующими и несуществующими подробностями, но вот теперь из-за этого погибли как минимум двое других подростков. Может, и абсурдно считать, что Чарли исчез в выдуманном мире, но в некотором роде его желание исполнилось. То убийство просочилось в жизнь очень многих других людей, и Чарли теперь жил в их снах и ночных кошмарах – в точности как и хотел.

А поскольку я и сам сыграл не последнюю роль в том, что произошло, было невозможно избавиться от чувства, что я частично в ответе и за убийства, которые за этим последовали. Что, вне зависимости от того, знал я про них или нет, в некотором роде во всем этом есть и моя вина.

Через какое-то время мать начала ворочаться во сне. Ее дыхание переменилось, а слабое попискивание сердечного монитора рядом со мной стало чуть громче – хотя наверняка я это всего лишь себе вообразил.

Она открыла глаза.

Я молча выжидал, пока мать несколько секунд просто смотрела в потолок. Потом она повернула голову и пустым взглядом посмотрела на меня. И тут на лице у нее отразилась такая печаль, какой я на нем еще никогда не видел. Как будто она хотела потянуться к кому-то – дотронуться до него, но толстое прозрачное стекло перед ней не позволяло этого сделать.