Во-первых, стало ясно, что Антонио Страдивари родился в Кремоне не в 1644 году, а позже, в 1649-м. Во-вторых, примерно за 8 лет до смерти (1737 г.) Антонио 6 апреля 1729 года в присутствии нотариуса, двух своих мастеров и семи святых отцов из ордена Св. Августиниана составил завещание, по которому разделил все свое имущество между семью сыновьями. (Этот же принцип раздела имущества был в семье Муссолини.) О жене Антонии Дзамбелли в завещании великий лютайо даже не упомянул. «Здесь что-то не так!» — воскликнули скрипач и музыковед, зная о большой любви мастера к супруге (по второму браку). В архиве они обнаружили и другой документ. В соответствии с заверенной бумагой старец Антонио честно разделил на две части все свои драгоценности: одну половину — дом, прачечную и скотный двор отдал супруге. Свою же часть по справедливости, как он считал, разделил между сыновьями. На сына Омобоно он возложил все коммерческие дела, на Франческо — производство скрипок, виолончелей, гитар и других инструментов. Остальным сыновьям Страдивари завещал готовые инструменты (их было более сотни) с позволением продать все. что они пожелают.

Так сыновья и поступили, пустив по Италии и миру ценнейшие инструменты, каждый из которых сейчас стоит не менее пяти миллиардов лир (1 доллар равен 1850 лирам).

В 1938 Муссолини как-то сказал, что в 1942 — в честь «двадцатилетия побед» — он будет играть только на «великих скрипках»…

* * *

Ракеле рассказывала, что утром, до вступления в премьерскую должность, Муссолини играл на скрипке и, «зарядившись», поехал в город.

Что предпринял Муссолини, став премьер-министром? Он начал с ведомства по иностранным делам, переведя его из шикарного палаццо делла Консуиста в гораздо более скромное палаццо Киджи (там теперь резиденция Совмина Италии). Зачем была предпринята эта передислокация? Бывшее помещение находилось рядом с Королевским дворцом и не позволяло на узкой улице устраивать массовые митинги. Перед дворцом Киджи на площади со стелой в честь боевых побед римлян можно было бы собрать многие тысячи людей и выступать перед ними с балкона. (Позже он будет выступать с балкона Венецианского дворца, перед которым и на улице Корсо собирались до ста тысяч человек.) Один из иностранных корреспондентов (им оказался Эрнест Хемингуэй) отметил, что молодой премьер ищет возможности, чтобы покрасоваться и произнести речь, а затем прочитать о себе крупные хвалебные заголовки в прессе.

На одной из пресс-конференций Хемингуэй увидел будущего диктатора нахмурившим брови и углубившимся в большую и толстую книгу. Корреспондент осмелился приблизиться к Муссолини и заглянуть в книгу. «О, ужас! — рассказывал затем Эрнест коллегам. — Это был франко-английский словарь, перевернутый вверх ногами…»

Такой «казус» был нехарактерен для Муссолини. Он умел владеть собой. В иностранных корреспондентах дуче явно нуждался, но общаться с ними на первых порах не привык и не умел. Пресса быстро выносила свои вердикты и сначала не в его пользу. Первый приговор был достаточно жестоким: Муссолини большого и желаемого впечатления на иностранную прессу не произвел. И этого он не забудет уже никогда… И если Бенито Муссолини легко завораживал тысячи итальянцев, то с иностранцами ему приходилось всегда туго. Они его не понимали или понимали превратно. Дипломаты бесцеремонно называли Муссолини за глаза «смешным маленьким человечком», «киноактером во многих лицах, но на вторых ролях», предрекали его скорое падение. Муссолини знал обо всем, выдержал, не подал вида и никого не выслал из Рима и от этого только выиграл. Через пару лет дипломаты и журналисты уже ловили каждое его слово и все реже помещали в газетах критические репортажи и корреспонденции. А в сорока странах мира к маю 1925 года по рекомендациям Муссолини уже действовали фашистские партии.

Впрочем, и Муссолини платил загранице не очень щедрой монетой. Побывав в Англии, где, как тогда говорили, он обидел или успел оскорбить каждого встречного, Бенито без обиняков заключил: «Англия мне не понравилась. Она оказалась точно такой, как в романах Голсуорси, так как с тех пор там ничего не изменилось».

Буффонада, учиненная Муссолини в Лондоне, была отменной. Сначала он наскандалил из-за состояния номеров в отеле «Клариджес», которые, якобы, были хуже, чем у французской делегации. И вообще в них было жарко и неопрятно. Затем он явился одетым не по протоколу к королю Георгу в Бэкингемский дворец. В беседах он раздувал ноздри и щеки, пытаясь принять позу ведущего государственного мужа Европы, и все это выглядело по-петушиному, по-игрушечному смешно. Но при отсутствии культуры протокола, «как выглядеть на публике» (где было ее набраться?) другого ждать было невозможно, и журналисты поточили о Муссолини перья.

Муссолини быстро все понимал, точно оценивал, делал для себя выводы. Журналистам, если и молчал, ничего не прощал.

Неприязнь Муссолини к Эрнесту Хемингуэю, который был почти на семнадцать лет моложе дуче, осталась навсегда. Хемингуэй задолго до Испании разделался по-своему с Муссолини. Но великий писатель очень любил Италию, и этой любовью наполнены многие его строки.

Кажется, совсем недавно (а было это уже лет десять назад) в Риме Марго — внучка Эрнеста Хемингуэя пыталась в присутствии Альберто Моравиа убедить меня в том, что в творчестве и литературном наследии ее великого деда почти не осталось «белых пятен». Поклонники таланта Нобелевского лауреата вряд ли почерпнут что-либо новое из «золотой писательской копилки» автора «Прошай, оружие!», «По ком звони г колокол», «Старик и море».

Теперь нет ни Моравиа, ни Марго, многих старых друзей писателей становится катастрофически все меньше и меньше. И я тороплюсь к каждой повой встрече, к каждой весточке о Хемингуэе, к строчке издалека, из тех времен, которым уже больше не суждено повториться. Но заявление Марго о том, что все, написанное Э. Хемингуэем, уже опубликовано в той или иной форме, первым опроверг итальянский исследователь рукописей Хемингуэя венецианский ученый и литературный критик Джованни Чеккин.

Он обнаружил в библиотеке Бостона, где хранятся многие записные книжки Хемингуэя, материалы, доказывающие, что в 1918–1919 годах журналист Эрнест Хемингуэй задумал и начал работать над романом об известном поэте Италии Габриеле д'Аннунцно — друге Муссолини, стороннике «фаши».

Возможно ли?

Документально установлено, что девятнадцатилетний Хемингуэй прибыл в Италию 9 июня 1918 года и находился в составе подразделения Красного Креста для оказания помощи раненым в области Венето, на североитальянском фронте. Здесь же, в частях действующей армии, для поднятия духа с переменным успехом наступавших и отступавших солдат писал стихи «фейерверк итальянской поэзии» майор королевской гвардии Габриеле д'Аинунцио. Аристократ по происхождению, клерикальный либерал по политическим взглядам, философ и поэт, как его называли во время Великой войны, умел уклоняться от вражеской пули, по обожал женские ласки и журналистские хвалебные стрелы.