Я вижу, как выражение лица Элис меняется.

– Вкусно пахнет. – Он подходит к двери и останавливается. – Мама.

Элис поджимает губы, но затем у нее на глазах выступают слезы.

– Я так злюсь на тебя, Фредерик.

Он прислоняется к дверному косяку.

– Знаю, – выглядит, словно его побили. Но даже пока он стоит там, в мятой футболке, с несколькими седыми волосками, поблескивающими в желтом свете кухни, он выглядит красивым для меня. Я до сих пор каждый раз этому удивляюсь, когда он появляется.

– Фредерик, – говорит Элис сквозь слезы. – Это не только твоя жизнь! Как ты мог?

Я затаиваю дыхание, потому что Элис только что задала вопрос, который боялась задать я.

Но это не имеет значения, потому что Элис не получает ответа.

– Где папа? – спрашивает он.

– Я оставила его в Канзасе. Восторгающегося матчем «Роялс» перед телевизором.

* * *

Бабушка Элис спит в комнате Фредерика, выгнав его на диван.

– Я буду спать внизу, – предложила я.

– О нет, не будешь, – ответила Элис.

Фредерик даже не пытался возражать. Он вообще оставил нас одних. Когда я просыпаюсь следующим утром, его нет дома. Мы с Элис отправляемся на поздний завтрак на Манхэттен-Бич. Затем заходим во все магазины.

– О, вот! Вот что нам нужно! – Элис открывает дверь маникюрного салона.

– Маникюр, педикюр? – спрашивает женщина внутри.

– Оба, пожалуйста.

Вскоре мы сидим бок о бок в педикюрных креслах, наши ноги в теплой мыльной воде. До этого момента я всегда считала, что платить кому-то за то, чтобы тебе красили ногти, – пустая трата денег. Но когда специалист массажирует мои ступни своими профессиональными руками, я понимаю, почему люди за это платят.

– Мне всегда легче думается, когда мои ноги в тазике с водой, – вздыхает Элис.

– Это приятно, – соглашаюсь я. Мастер касается моих ног, и я понимаю, что это подсказка, чтобы вытащить их из воды. Женщина кладет мои ступни на край тазика и начинает полировать мне ногти.

– Рейчел, ты хочешь рассказать мне о своей матери? Только если считаешь, что готова.

Я набираю в легкие воздух и выдыхаю.

– Ну, она была из Клэйборна. Но мы переехали в Орландо, когда мне было два. Она работала медсестрой в больнице. В педиатрическом отделен… – Я вижу, как у Элис глаза расширяются.

– Медсестра в педиатрии. – Она качает головой. – Это тяжелая работа. Должно быть, она была замечательным человеком.

Меня радует, что Элис хорошо отзывается о моей маме.

– Она любила работу бо́льшую часть времени. Говорила, что ей никогда не приходится задаваться вопросом, делает ли ее работа мир лучше.

Бабушка Элис кладет свою руку на мою.

– Это замечательно, Рейчел. Немногие могут сказать подобное. Однако она, вероятно, видела много грустного.

Это правда.

– Однажды няня привела меня в больницу, потому что мы с мамой собирались куда-то вместе. Пока я ждала, то видела, как мама дала белую тарелку плачущей женщине. – Я сглатываю. – Когда ребенок умирал в больнице, в обязанности моей мамы входило делать гипсовый слепок… – Я поднимаю руки с растопыренными пальцами.

Элис вытирает глаза.

– На ее похоронах было около сотни медсестер, – говорю я, пока мастер трет мои ноги полотенцем.

– Конечно, было не просто, – говорит Элис. – Матери-одиночке.

– Если бы она не заболела… – Я не могу больше говорить о маме. – Я поступила в подготовительную школу Клэйборна.

– Гены матери, – говорит Элис тихо. – Она так и не вышла замуж?

– Нет. – Очевидно, оба моих родителя всегда были холосты.

– Жаль, что я с ней не познакомилась. Жаль, что я не была более внимательной. Но я не знакома с большинством друзей Фредерика из колледжа. И я думала, музыка будет лишь периодом его жизни. – Она смеется, но это горький смех. – Последнее, что я помню: он встречался с барабанщицей из своей группы.

– Определенно сейчас это другой человек, – говорю я быстро, и Элис улыбается.

Но это заставляет меня задуматься: если у Фредерика была девушка, была ли моя мама другой женщиной? Пытаюсь представить. Не похоже на маму. Но это может объяснить ее обиду. Может, она думала, он бросит барабанщицу ради нее?

И если она была другой женщиной, она могла не хотеть рассказывать мне об этом.

Мастер начинает покрывать мои ногти розовым лаком, так быстро и ловко, что каждому ногтю требуется всего три движения.

* * *

Фредерик, Элис и я терпим долгий ужин в итальянском ресторане. Фредерик едва притрагивается к еде, вместо этого попивая из бокала красное вино, бутылку которого заказал. А когда я ложусь спать, то снизу раздаются аккорды, наигрываемые на акустической гитаре.

Вскоре слышу, как Элис выходит из комнаты Фредерика и спускается по лестнице. Их голоса сначала тихие, но потом громкость повышается.

– Но почему нет? – кричит Элис. – Она должна приехать немедленно. Она может провести остаток лета в доме с бабушкой и дедушкой. С двумя людьми, которые не пренебрегали ею в течение восемнадцати лет!

Я сажусь на кровати, внутри у меня все сжимается.

– Потому что права на опеку у меня! – кричит он. – Оскорбляй меня, если хочешь, но это все равно так.

Что бы Элис ни сказала потом, я этого не слышу.

– Давай злись. Но она не поедет, – говорит он. А затем: – Нет! Я уже сказал: нет.

Мое сердце стучит, как бас-барабан. Я не могу лечь обратно, пока не слышу шаги Элис наверху и звук закрывшейся двери в комнату Фредерика.

* * *

Когда Карлос приезжает, чтобы увезти бабушку Элис, она крепко меня обнимает.

– Мне нужно лететь обратно, потому что меня ждут работа в библиотеке и муж, который почти так же беспомощен, как Фредерик. Но я хочу, чтобы ты приехала в Канзас на каникулы или даже раньше, – говорит Элис. – Я скажу Фредерику.

– Хорошо, – соглашаюсь я. Каникулы сейчас кажутся недосягаемыми по времени.

– Мы рады тебе в любое время. Любое, Рейчел.

– Спасибо, – чувствую, как глаза наполняются слезами.

– О, дорогая. – Элис сжимает мою руку. – Ты не одна. Я прилетела сюда, чтобы сказать тебе это.

Карлос машет мне рукой, прежде чем уехать. Фредерик даже не выходит из дома.

Той ночью Фредерик сидит на диване со своей гитарой, даже не играя на ней. Вместо этого пьет шотландский виски из стакана. Я осторожно присаживаюсь на другой конец с раскрытой на коленях книгой.