любое имя по своему вкусу, лорд Кондерлей после раздумий остановился на имени уже привычном, ибо никакое другое имя так не ласкало его слух, как имя Кондерлей; он лишь прибавил к нему «Упсвич».

И вот здесь, в своем Упсвиче, он, разменявший восьмой десяток, писал мемуары, ваял амфоры для рокария, наблюдал птичьи повадки, удил рыбу и вкушал наслаждения интеллектуального характера в прекрасно оснащенной библиотеке. Тоскливых минут лорд Кондерлей не ведал, ибо, учуяв приближение таковых, спешил к своей довольно молодой и по всем пунктам удовлетворявшей его жене. Они либо заводили приятную беседу о детях, об их будущем, либо лорд Кондерлей читал жене вслух, а она ему внимала, не оставляя своего вязания.

Единственным минусом поздней женитьбы лорд Кондерлей (во всем остальном считая таковую великим благом для мужчины) полагал следующий факт: дети, достигнув совершенных лет, едва ли найдут в отце истинного наставника и опору, ибо годами не в отцы он им будет годиться, а в деды, а то и в прадеды. В частности, когда его собственный сын – младший из детей – войдет в возраст, лорду Кондерлею перевалит за девяносто; девяностолетнему же впору посиживать у камина, обхватив ладонями набалдашник трости, а не руководить юношей (возможно, весьма импульсивным) посредством наставлений и личного примера. Наставления, выдаваемые дребезжащим голосом, думалось лорду Кондерлею, впечатляют мало, а насчет личного примера… что и остается человеку, кроме как ревностно исполнять свой долг, если возраст уже избавил его от соблазна заниматься чем бы то ни было иным?

Впрочем, жене лорд Кондерлей о своих опасениях даже не заикался. Они были единственной ложкой дегтя в бочке меда, сиречь семейной его жизни, и тревожить жену он не хотел. Незачем ей знать, как порой тревожится он сам.

Жену лорда Кондерлея взрастили на лоне деревенской природы ничем не примечательные, однако весьма приятные родители. В семье родилось, кроме нее, четыре сына и две дочери – всех их отличала благонадежность. Сама леди Кондерлей, по убеждению ее супруга, была сделана именно из того теста, из которого получаются лучшие жены. Она имела цветущее здоровье, легкий нрав, здравомыслие, бесхитростность и готовность учиться, а еще смотрела на мужа снизу вверх, проявляла интерес ко всем его занятиям, не была знакома с друзьями его молодости и любила внимать ему, когда он читал вслух. Этот последний ее дар лорд Кондерлей ценил особенно высоко, ибо ему очень нравилось читать вслух, а его жене – слушать. Разве только в знойную послеобеденную пору, в саду, или зимним вечером у камина, после дневных забот и хлопот, могла она задремать и пропустить мимо ушей фразу-другую, но по большей части бодрствовала.

Они были женаты почти десять лет, и лорд Кондерлей уже обдумывал, какой бы сюрприз (скромный, но говорящий о нежной привязанности) приготовить ей на годовщину свадьбы, когда, во время семейного завтрака, принесли письмо от Фанни. Жена не знала о Фанни. Их роман был безумием – безумием со стороны лорда Кондерлея, разумеется, ибо ни до, ни после он не любил так глубоко. Сама Фанни от их отношений получала сплошное удовольствие. В любом случае дело было давнее уже к моменту женитьбы лорда Кондерлея, и он не видел смысла рассказывать или хотя бы упоминать о нем. Фанни осталась в его памяти как создание, максимально близкое к совершенной прелести, а равно и как причина его эмоциональных взлетов и падений. За три года, что лорд Кондерлей имел право называть Фанни сладчайшим другом своей души, он успел весьма коротко познакомиться с перепадами в этой самой душе – от полного восторга к полному отчаянию. Человек деликатный, спокойного нрава, идеальный для службы при дворе, эстет из тех, что в свободные минуты тешатся классической поэзией и носят в кармане томик Горация, лорд Кондерлей до встречи с Фанни даже не подозревал, что восторг и отчаяние в принципе доходят до столь крайних степеней. Изумительная, неповторимая Фанни вспыхивала интересом ко всему, что называл интересным лорд Кондерлей, и могла без конца об этих интересностях слушать, живо проникалась красотой в том или ином ее проявлении, стоило только лорду Кондерлею на эту красоту указать. Фанни была одновременно и очаровательной подругой, и божественной возлюбленной. В эти три года не нашлось бы на свете человека счастливее, чем лорд Кондерлей, но не нашлось бы и человека несчастнее, ибо лорда Кондерлея мучила поразительная адаптивность Фанни – та самая, что позволила ей столь легко шагнуть в его жизнь, разделить его увлечения, удобно устроиться в его сердце. Это свойство, думал, заранее терзаясь, лорд Кондерлей, позволит Фанни столь же просто войти и в жизнь другого мужчины. Так, в конце концов, и случилось, причем новым возлюбленным стал не кто иной, как этот повеса Эдвард Монтморенси с его дешевой смазливостью, а лорду Кондерлею казалось, что как раз такой тип мужчин Фанни на дух не переносит. О, как он заблуждался! И вот, с искренним сочувствием и неподдельной нежностью, заливаясь самыми настоящими слезами (последних было столько, что лорду Кондерлею пришлось собственноручно их утирать), со всей возможной деликатностью Фанни дала ему отставку. Лорд Кондерлей с горя заболел и, выхлопотав полугодовой отпуск, сделался отшельником на многие годы, появлялся лишь при дворе, как требовали обязанности пэра, и не посещал никаких светских мероприятий из страха пересечься с Фанни. Вдруг бы он, по злой случайности, очутился с ней рядом, и был бы вынужден сказать какую-нибудь любезность, и выслушать любезность ответную? Право, он тогда замертво упал бы к ее ногам!

Муж, который ценит свою жену, благодарен ей и доволен семейной жизнью, не станет огорчать ее рассказом о подобных событиях и чувствах. Лорд Кондерлей даже не рассматривал вероятность замертво упасть к ногам своей милой Одри (не те были у нее ноги, чтобы к ним упадать). Одри представляла собой тот тип женщин, что занимают себя хлопотами – и этим счастливы. Приятный их союз зиждился на взаимной симпатии, каковой был отмечен краткий период ухаживания, и привязанности, которая укрепилась во время медового месяца. С тех пор ни симпатия, ни привязанность не иссякали. Лорду Кондерлею требовалась жизнерадостная и простодушная спутница – он получил таковую в лице Одри; требовались дети – Одри подарила ему троих. Положа руку на сердце, лорд Кондерлей не мог назвать свою жену хорошенькой, зато ей еще было только слегка за тридцать, и пожилой лорд Кондерлей находил привлекательной саму ее молодость. Да и зачем пожилому мужу хорошенькая жена? Чтобы другие мужчины пожирали ее похотливыми взглядами?

С Одри такого