— Дай мне подумать, — произнесла она, — я…

У Дэвида зажужжал телефон. Он бросил на него взгляд и сказал:

— Мне, похоже, назначили свидание. Вызывают в Гранд-Хаус. Кто-то решил, что я запустил в библиотеку стаю белок.

Он сунул телефон в карман.

— Спасибо, что поискала здесь. Может, с моей стороны это была глупость.

Потом пожал плечами и добавил:

— Я лучше пойду.

Когда он ушел, Стиви внутренне содрогнулась, и не только оттого, что ей надо было положить крысу на какую-нибудь картонку и унести в лес.

В распоряжении следствия имеется множество методов и средств, тщательных и искусных. Отпечатки пальцев. Оторвавшаяся нитка. Собака, лающая в ночи.

А еще «Гугл».

Выбросив крысу, Стиви села и нашла обнаруженные ею имена.

Фрэнсис Жозефина Крейн жила в эпоху, когда еще не было социальных сетей и невозможно было отследить каждое мгновение и каждый шаг чужого бытия. Но даже в ту эпоху каждое событие в жизни известной молодой женщины оставляло свой след. А то, что она была известна, Стиви узнала самым первым делом, когда устроилась в своей комнате.

Фрэнсис Крейн была дочерью Луиса Крейна, основателя и владельца компании «Мука Крейн». В Интернете было полно сведений о ней — одном из самых популярных американских брендов с 1910 по 1945 год. Многие собирали банки из-под «Муки Крейн». Самым примечательным фактом, касающимся ее, по всей видимости, стал взрыв одной из фабрик, во время которого погибли восемь человек и еще тридцать получили ранения. На Крейна обрушился вал критики за недостаточные меры безопасности, а лет через двадцать его компания угасла — ее приобрел более крупный конкурент, слив с другой, а ту — с третьей, и так далее.

Фрэнсис пряталась в ворохе этих историй, скрываясь в глубинах доступных сведений. Стиви мельком увидела ее имя в списке приглашенных на бал, устроенный в Нью-Йорке 19 сентября 1936 года. Затем оно появилось в реестре первокурсников Вассар-колледжа[2]. Но среди выпускников не значилось.

Наконец Стиви обнаружила, что читает отрывки из книги «Лучше домашней готовки! История выпечки в Америке», опубликованной в 1992 году и выложенной частично в виде подборки скверного качества сканов. Она содержала самый большой кусок информации о Фрэнсис, который ей только удалось найти:

Дочь Луиса Фрэнсис прославилась благодаря скандальному образу жизни, способному в прямом смысле превратить существование других в ад. Отчаявшись, родители отослали ее учиться в новую школу своего друга Альберта Эллингэма среди холмов Вермонта. К сожалению, ее пребывание совпало с печально известными похищениями, и девушка вернулась домой. Семья Крейн словно притягивала к себе несчастья.

— И что они хотели сказать этим: «в прямом смысле» превратить существование других в ад? — вслух произнесли Стиви. — Она что, в самом деле порождала ад? Вызывала демонов?

Раздражало и другое, например, тот факт, что автор написала не «горы», а «холмы Вермонта». В итоге утверждение о том, что Фрэнсис и ее семья притягивали несчастья, выглядит сомнительно. Но параграф Стиви все же заинтриговал. И потом о Фрэнсис больше нигде ничего не говорилось.

Стиви отыскала имя автора, Энн Эбботт, и прочла ее библиографию («Джелло! Желе, которое так любит Америка», «Салатные дни: как салат приобрел популярность»). Еще через пару минут поисков у нее был адрес ее электронной почты. Стиви отправила письмо, спросив, нет ли у нее сведений о том, что стало с Фрэнсис. Едва оно ушло, как в дверь постучали, и в щель просунулась голова Джанелль.

— Что делаешь? — спросила она.

Стиви посмотрела в угол монитора и поняла, что шерстила Интернет в поисках Фрэнсис Крейн больше трех часов. Часы показывали почти половину седьмого.

— Работаю, — ответила она, закрывая крышку компьютера, — надо многое наверстать.

Джанелль вошла в комнату. За ней тянулся легкий запах лимона.

— Все носишь свои лимоны? — спросила Стиви. — На счастье?

— Просто я счастлива, что ты вернулась, — ответила Джанелль, присаживаясь на краешек ее кровати. — А когда я счастлива, то это на счастье. Что же касается лимонов, то их я просто люблю. На вот, держи. Я тебе кое-что смастерила.

Она протянула Стиви небольшой пластмассовый предмет, размером с колоду карт, снабженный двумя колесиками.

— Это саморегулирующийся робот, — произнесла она, — можешь прикрепить к нему телефон. Я как-то крутила в руках пару запчастей, работая над инерционным измерительным блоком, мне захотелось сделать что-нибудь для тебя и…

Когда Стиви приняла в дар ее дружеского робота, Джанелль счастливо дернула плечами.

— Как продвигается твой проект? — спросила Стиви.

— Я рада, что ты спросила. Хочешь посмотреть спецификацию?

Джанелль спрыгнула с кровати и через минуту вернулась с открытым ноутбуком. Потом показала Стиви несколько роликов с машинами, в которых все качалось и вращалось. Ее охватило то же воодушевление, которое Стиви испытывала, когда говорила об убийствах, с той лишь разницей, что теперь перед ней были какие-то трубки, моторчики, движущиеся и вращающиеся части. Все это перемежалось с подробным анализом любимой южнокорейской драмы «Уроки любви с тофу». Голова Джанелль представляла собой деятельное, но великолепно организованное пространство, работавшее как одна из ее немыслимых машин. Сюжеты телешоу в нем соседствовали с математическими формулами, плавно переходившими в наставления о том, как добиваться взгляда с поволокой, катапультировавшими ее во вселенную любви, а потом нежно опускавшими обратно на грешную землю физики. При этом она еще ухитрялась ежеминутно отвечать на входящие сообщения.

Но вот о преступлениях она не знала ничего и, вероятно, не проявила бы интереса к находке Стиви (которая, по правде говоря, могла таковой и не оказаться) о человеке, близком к производителю муки.

У Джанелль зажужжал телефон, она глянула в него и сказала:

— Все направляются в юрту, — сказала она. — Ви тоже пошла.

— Вы с ней, похоже, счастливы.

Джанелль негромко взвизгнула. Это был возглас настоящего восторга, маленький кусочек радости.

— Я стараюсь немного заниматься корейским, — сказала Джанелль, — хотя, если по правде, языки — не моя стихия. Ви бегло говорит по-японски и по-корейски, полагая, что мне больше всего нравится его учить. А ты хочешь пойти? Давай возьмем Нейта — и вперед.

До Эллингэмской академии юрты никогда не были частью жизни Стиви. Она о них даже никогда не слышала. А когда впервые увидела огромный круглый шатер, он напомнил ей цирк как изнутри, так и снаружи. Снаружи — один сплошной купол, внутри — куча цветастых ковров, футонов, больших и малых подушек. Юрта представляла собой уголок, где все собирались потусоваться, поиграть в игры, почитать или позаниматься. Строение выглядело странно: ни одного окна, а внутри каркас из расходящихся от центра во все стороны балок, поддерживающих потолок, и решетка, на которой держались стены. Посередине стояла топившаяся дровами печка, придававшая окружению уютный вид, с потолка свисали светильники и яркие гирлянды.