Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В начале XX века «буря» означает уже не вообще народное волнение, но вполне конкретно – ожидаемую социалистическую революцию, как в «Песне о Буревестнике» М. Горького (1901):
Чайки стонут перед бурей, – стонут, мечутся над морем, и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей…
…Вот он носится, как демон, – гордый, черный демон бури…
– Буря! Скоро грянет буря!
Это смелый Буревестник гордо реет между молний над ревущим гневно морем, то кричит пророк победы:
– Пусть сильнее грянет буря!..
Сравним с Горьким других революционных романтиков начала XX века. Вот, скажем, у неизвестного автора песни (1902):
К нам, под знамя боевое,
К нам, все честное, живое,
К нам, бойцов отважных рать!
Грянем бурей-ураганом!
Будем мы на страх тиранам
За свободу воевать!
Или у А. Маширова в стихотворении «Не говори в живом признанье…» (1916):
Придет пора, порыв созреет,
Заблещет солнцем наша цель.
Поэта мощного взлелеет
Рабочих песен колыбель.
И он придет как вождь народный,
Как бури радостной раскат,
И в песне пламенной, свободной
И наши песни прозвучат.
4. Контекст автора
В лирике Тютчева образ бури имеет особое значение, которое можно понять только из общего контекста тютчевской поэзии. Это яснее всего в стихотворении середины 1830-х годов:
О чем ты воешь, ветр ночной?
О чем так сетуешь безумно?..
Что значит странный голос твой,
То глухо жалобный, то шумно?
Понятным сердцу языком
Твердишь о непонятной муке –
И роешь и взрываешь в нем
Порой неистовые звуки!..
О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Из смертной рвется он груди,
Он с беспредельным жаждет слиться!..
О, бурь заснувших не буди –
Под ними хаос шевелится!..
Согласно тютчевским взглядам на мир, в его глубинах кроется первобытный хаос, обнаруживающийся ночью, когда, как говорится в другом стихотворении, «прилив растёт и быстро нас уносит / В неизмеримость тёмных волн». Этот хаос человеку «родимый», ибо он таится в глубинах духа, жаждет вырваться наружу, разрушить зыбкое строение цивилизации, одолеть её призрачную гармонию. «Ночная душа» склонна раскрыться навстречу извечному, древнему хаосу – это гибельно для разума, но это же и основа поэзии. «Бури» у Тютчева – это хаос, который живёт в человеческой душе; если эти бури разбудить, воскреснет и древний хаос. Спящие бури – это обузданная цивилизацией стихия духа, которая «с беспредельным жаждет слиться». Только зная такой смысл слова у Тютчева, можно верно прочесть и стихотворение «Сон на море» (1828–1830), начинающееся строками:
И море и буря качали наш челн;
Я, сонный, был предан всей прихоти волн.
Две беспредельности были во мне,
И мной своевольно играли оне.
Вкруг меня, как кимвалы, звучали скалы,
Окликалися ветры и пели валы.
Я в хаосе звуков лежал оглушен,
Но над хаосом звуков носился мой сон…
Стихотворение это кончается строками, тоже проясняющимися общим контекстом – в сочетании со словами «буря», «хаос»:
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов.
5. Контекст цикла стихотворений
В поэме А. Блока «Кармен» (1914) 2-е стихотворение гласит:
Есть демон утра. Дымно-светел он,
Золотокудрый и счастливый.
Как небо, синь струящийся хитон,
Весь – перламутра переливы.
Но как ночною тьмой сквозит лазурь,
Так этот лик сквозит порой ужасным,
И золото кудрей – червонно-красным,
И голос – рокотом забытых бурь.
Что же в этом стихотворении значит последнее и очень для него важное слово? Из одного стихотворения смысл слова до конца не понять, можно только смутно о нём догадываться. Речь идёт о «демоне утра», который светел, златокудр, лучезарен, но в котором таится иное начало, грозное – «…этот лик сквозит порой ужасным». Характерно отвлечённое, таинственное, в среднем роде данное существительное – «ужасное»; оно далее раскрывается как «червонно-красное», которым сквозит «золото кудрей», и как слышимый в голосе утра «рокот забытых бурь». Значит, «рокот бурь» – это и есть то «ужасное», что противоречит светлому облику утра. Но что же это такое? Слово «буря» встречается и в других стихотворениях цикла, например, в 7-м, которое начинается строфами:
Ты – как отзвук забытого гимна
В моей черной и дикой судьбе.
О Кармен, мне печально и дивно,
Что приснился мне сон о тебе.
Вешний трепет, и лепет, и шелест,
Непробудные дикие сны,
И твоя одичалая прелесть –
Как гитара, как бубен весны! –
а кончается таким четверостишием:
В том раю тишина бездыханна,
Только в куще сплетенных ветвей
Дивный голос твой, низкий и странный,
Славит бурю цыганских страстей.
А в 8-м («О, да, любовь вольна, как птица…») говорится о «буре жизни»:
За бурей жизни, за тревогой,
За грустью всех измен, –
Пусть эта мысль предстанет строгой,
Простой и белой, как дорога,
Как дальний путь, Кармен!
«Буря жизни», «буря страстей»… Вот то, чем сквозит лик золотокудрого демона утра, хитон которого «весь – перламутра переливы». Это тот душевный хаос, те порывы тёмной страсти, та «чёрная и дикая судьба», те «непробудные дикие сны», которые таятся под покровом умиротворённости и гармонической красоты. «Буря» оказывается как бы изнанкой обманчивого душевного покоя, симметричной красоты. Вот об этом двоемирии в последнем, 9-м стихотворении цикла говорится:
Здесь – страшная печать отверженности женской
За прелесть дивную – постичь ее нет сил.
Там – дикий сплав миров, где часть души вселенской
Рыдает, исходя гармонией светил.
«Страшная», «дикий» – это противоположно «прелести дивной», «гармонии светил». Мир души человеческой – отблеск рыдающей «души вселенской»…
Так в контексте цикла «Кармен» открываются смысловые глубины блоковской «бури».
6. Контекст одного стихотворения
Есть у современника, многолетнего соратника и в то же время – иногда – противника Блока Андрея