Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мой письменный верный стол
А дальше – иначе:
Спасибо за то, что шел
За мною по всем путям.
Меня охранял – как шрам.
Далее первый стих варьируется:
Мой письменный вьючный мул!
Спасибо, что ног не гнул
Под ношей, поклажу грез –
Спасибо – что нес и нес.
И дальше на все лады как бы «склоняется» корень слова «стол»:
…Битв рубцы,
Стол, выстроивший в столбцы
Горящие: жил багрец!
Деяний моих столбец!
Столп столпника, уст затвор –
Ты был мне престол, простор –
Тем был мне, что морю толп
Еврейских – горящий столп!
В первом стихотворении развивается понятие «верный». В третьем стол оживает – он приобретает человеческие черты:
Тридцатая годовщина
Союза – держись, злецы!
Я знаю твои морщины,
Изъяны, рубцы, зубцы –
Малейшую из зазубрин!
(Зубами – коль стих не шел!)
Да, был человек возлюблен!
И сей человек был – стол
Сосновый…
А последнее, шестое стихотворение цикла глубоко раскрывает его социальный смысл:
Квиты: вами я объедена,
Мною – живописаны.
Вас положат – на обеденный,
А меня – на письменный.
«Вы» – это мещане, живые мертвецы, начисто лишённые духовной жизни. Их стол – обеденный, и, обращаясь к ним, Цветаева почти по-плакатному иронически говорит:
Вы – с отрыжками, я – с книжками,
С трюфелем, я – с грифелем,
Вы – с оливками, я – с рифмами,
С пикулем, я – с дактилем.
И с не менее ироническим проклятием она восклицает:
В головах – свечами смертными –
Спаржа толстоногая.
Полосатая десертная
Скатерть вам – дорогою!
Табачку пыхнем гаванского
Слева вам – и справа вам.
Полотняная голландская
Скатерть вам – да саваном!
Мещане – это бездумные потребители; им дороже всего обед, их жизненная цель вполне выражается текстом шикарно-ресторанного меню: оливки, пикули, спаржа, трюфели. У них нет души; стихотворение кончается строфой:
Каплуном-то вместо голубя
– Порх! – душа – при вскрытии.
А меня положат – голую:
Два крыла прикрытием.
Конечно, эти потребители не видят и не понимают того, что доступно взору поэта: где им прозревать в столе дерево, стихийное бытие живой природы? Сказанное в 5-м стихотворении доступно лишь поэту – в противоположность тем, у кого душа не голубь, а каплун.
Голубь – птица, олицетворяющая высшее духовное начало (в Священном Писании Бог спускается на землю, приняв облик голубя; в христианских храмах часто на древних фресках можно увидеть изображение голубя), а каплун – это кастрированный петух, которого откармливают на мясо. Голубь и каплун противопоставлены у Цветаевой как духовное и материальное, как высокое и низкое, как поэзия и проза.
Прочитав это последнее стихотворение цикла, мы иначе поймём «Мой письменный верный стол» – оно наполнится большим общественным смыслом, приобретет черты антибуржуазного монолога. А предшествующие стихи раскрывают каждую из строк интересующего нас стихотворения, добавляя необходимые смысловые оттенки. В нашем восьмистишии стол – живой, но насколько же он более живой, если читатель помнит о сказанном выше: «Да, был человек возлюблен! / И сей человек был – стол / Сосновый…» Насколько же родство слов стол – ствол полнее, если помнить о других предшествующих созвучиях: стол – столб – столп – престол – простор – столяр…
И, может быть, ещё отчётливей выявится цветаевский смысл слова «стол», если поставить рядом другой; например, у Пастернака:
Мой стол не столь широк, чтоб грудью всею
Налечь на борт и локоть завести
За край тоски, за этот перешеек
Сквозь столько верст прорытого прости.
Такова ещё одна ступень контекста – контекст цикла.
Вверх по лестнице контекстов
Лестница контекстов вполне реальна. На основе всего, что сказано, можно представить её в таком виде:
При этом следует иметь в виду, что ступени 1–2 объединяют контексты общеязыковые, а ступени 3–6 контексты художественные; в этой второй группе слово оказывается более сложным, ибо оно входит одновременно в две системы, подчинённые разным закономерностям: систему языка (речи) и систему эстетического целого (художественную); здесь, по определению Г. О. Винокура, каждое слово «значит и то, что оно означает обычно, и то, что за этим обычным значением раскрывается как художественное содержание данной формы».
Возьмём, к примеру, слово «буря» и проведём его по ступеням этой лестницы, не пытаясь выдержать историческую последовательность, а исходя только из логического развития мысли.
1. Общесловарный контекст
В стихотворении Пушкина «Туча» (1835):
Последняя туча рассеянной бури!
Одна ты несешься по ясной лазури,
Одна ты наводишь унылую тень,
Одна ты печалишь ликующий день.
……………………………..
Довольно, сокройся! Пора миновалась,
Земля освежилась, и буря промчалась,
И ветер, лаская листочки древес,
Тебя с успокоенных гонит небес.
Здесь «буря» – непогода, или (читаем в толковом словаре) «ненастье с сильным разрушительным ветром», как и в другом стихотворении Пушкина, «Зимний вечер» (1825):
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя…
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена…
2. Условно-словарный контекст
Из стихотворения Пушкина «Наполеон» (1821):
Когда, надеждой озаренный,
От рабства пробудился мир,
И галл десницей разъяренной
Низвергнул ветхий свой кумир;
Когда на площади мятежной
Во прахе царский труп лежал,
И день великий, неизбежный –
Свободы яркий день вставал, –
Тогда, в волненье бурь народных
Предвидя чудный свой удел,
В его надеждах благородных
Ты человечество презрел…
«Буря» в данном контексте – мятеж, революция. Это переносное значение общепринято, оно широко распространено и тянется через всю русскую поэзию.
3. Контекст литературного
