Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О, весна без конца и без краю –
Без конца и без краю мечта!
Узнаю тебя, жизнь! Принимаю!
И приветствую звоном щита!
Итак, стихи о роковой страстной любви и безразличии женщины оказались сложнейшей метафорой, каждый отдельный элемент которой не поддаётся никакой разумной расшифровке.
И всё же понять их можно, только необходимо для этого привлечь достаточно широкий контекст – весь цикл «Снежная маска», да и некоторые стихи 1906 года, например стихотворение, кончающееся строфой:
И что́ ей молвить – нежной?
Что сердце расцвело?
Что ветер веет снежный?
Что в комнате светло?
А в стихотворении «На чердаке» говорится о смерти – настоящей или метафорической? – любимой женщины:
Ветер, снежный север,
Давний друг ты мне!
Подари ты веер
Молодой жене!
Подари ей платье
Белое, как ты!
Нанеси в кровать ей
Снежные цветы!
Слаще пой ты, вьюга,
В снежную трубу,
Чтоб спала подруга
В ледяном гробу!..
Потребовалось бы слишком много места для того, чтобы в подробностях раскрыть символическое значение «холода», «снежной вьюги», «снежного ветра», «кубка метелей» у Блока. Достаточно сказать, что внутри цикла «Снежная маска» возникает своя система смыслов, которую нельзя перенести ни в какое другое произведение и которую нельзя понять извне. Это особый вид контекста, в пределах которого создаются собственные, местные значения каждого слова и словосочетания.
Стихи Лермонтова можно понять – хотя и не до конца, – даже оставаясь в границах отдельного стихотворения; полное их понимание даёт выход в тот контекст, который мы назвали «контекст “Лермонтов”». Стихи Блока по отдельности вообще останутся непонятыми – они требуют знания того поэтического языка, который лежит в основе целого цикла. Взаимоотношения между отдельными элементами этой системы, этого языка сложны; трудно представить себе «Словарь языка Блока», где оказались бы раскрыты все эти связи и отношения.
Здесь необходимо сотворчество читателя, к воображению которого предъявляются большие и многообразные требования.
Контекст «цикл»
В новейшей литературе поэты часто объединяют стихотворения в циклы. Цикл – группа лирических вещей, связанных единством переживания и общими героями. Каждое из стихотворений цикла может существовать и само по себе, но цикл – это более обширный контекст; он обогащает отдельное стихотворение, придаёт ему новые смыслы, дополнительные, иногда существенные оттенки. Циклы очень важны для творчества таких поэтов, как Блок, Маяковский, Ахматова, Пастернак, Цветаева, Тихонов. Это – ещё одна ступень лестницы контекстов, рассматриваемых нами.
Циклы могут быть объединены путешествием автора; таковы «Стихи о Париже» и американские стихи Маяковского, «Итальянские стихи» Блока, «Тень друга» Тихонова. Цикл может быть посвящён женщине – например, «Кармен» Блока или «Последняя любовь» Заболоцкого. В центре цикла может стоять какой-нибудь один образ, имеющий для поэта особое, иногда даже символическое значение. Таковы некоторые циклы М. Цветаевой.
Вот, например, её цикл «Стол» (1933). Составляющие его шесть стихотворений посвящены письменному столу – как постоянному спутнику поэта, помощнику, символу литературного труда. Пятое стихотворение гласит:
Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что, ствол
Отдав мне, чтоб стать – столом,
Остался – живым стволом!
С листвы молодой игрой
Над бровью, с живой корой,
С слезами живой смолы,
С корнями до дна земли!
Стихотворение это вполне законченное. Стол соединяет в себе и предмет мебели – письменный стол, – и то дерево, из которого он сделан. Дерево в столе не умерло, оно продолжает жить – с листвой, корой, смолой, корнями; недаром так близки друг другу слова «стол» и «ствол» – они, эти слова, родные братья, связанные не происхождением, но роднящими их почти одинаковыми звуками. Важное слово – эпитет «живой»; на пространстве в 8 строк он повторён трижды. Но стол более живой, чем даже дерево: он – человек или, точнее, что-то вроде кентавра; только кентавр – это полуконь, получеловек, а стол Цветаевой – получеловек, полудерево. О нём сказано: «С листвы молодой игрой / Над бровью…» А привычное словосочетание «письменный стол» разбито вдвинутым между словами эпитетом «верный» – «письменный верный стол» совсем не то же самое, что «верный письменный стол»: в первом случае определение «письменный» становится эпитетом, уравнивается в правах с «верный», и «стол» одухотворяется. В целом же стихотворение даёт образ фантастический, который может быть лишь с трудом воссоздан воображением. И всё же образ этот достоверен, ибо читатель понимает, что значат игра листвы, живая кора, слёзы смолы и корни, уходящие в землю, применительно к письменному столу, который оказывается частью живой природы: речь ведь идёт не о столе, а о поэте, о его внутреннем мире.
Это стихотворение понятно и само по себе, но понимание его будет глубже,