Внизу был сущий ад, но наверху сейчас было еще страшнее. Вокруг все ревело и выло, стучали пулеметы, били орудья, и казалось, что от бесконечных взрывов, сам разгневанный Днепр встает на дыбы. Вцепившийся в пулемет Костя видел то мутную водяную бездну, из которой, надрываясь мотором, выбирался и снова обрушался всей своей тяжестью катерок, то вражеский с мечущимися огоньками орудийных вспышек берег, то кусок утреннего неба и пикирующие на флотилию «юнкерсы».

Внезапно в соседний катер угодил снаряд. Ударило так, что оторвало и подбросило метров на десять орудийную башню, и из дыры сразу же повалил густой дым и пламя. «Бычок» тут же потерял ход и беспомощно закачался на волнах. Через мгновение его накрыла береговая артиллерия и, когда опала водяная стена, там уже никого не было.

Костя, до крови закусив губу и не чувствуя боли, стал снова ловить в перекрестье прицела очередную падающую с неба махину. От воя самолетной сирены едва не разрывалась черепная коробка. Кораблик мотало, подбрасывало на волнах и вместе с ним подбрасывало и мотало Костю и непослушный прицел. Наконец поймал — аккурат в перекрестье и…

— А-ааа! — кричал он, не слыша собственного крика, и пулемет рвался из рук и выплевывал трассер за трассером в воющий, стремительный «юнкерс». — Получай, гад, гад, гад!..

От винта и правого крыла самолета вдруг полетели какие-то ошметки, и машину сразу качнуло и швырнуло куда-то вбок. Костя видел, как немец, несколько раз крутанувшись в воздухе, вонзился в низкий берег. Громыхнуло коротко и громко. Пулемет дернулся и затих, изрыгнув последние патроны. Раскаленное дуло дымилось. Только сейчас Костя заметил, что весь трясется мелкой нервной дрожью.

Пикирующие бомбардировщики заходили на новый круг и звук их моторов на какое-то мгновение стал несколько мягче, отдаленней. Торопясь и злясь на свою поспешность, слыша, как небо окрест опять наполняется всезаглушающим воем, Костя физически ощущал, как уходят драгоценные секунды, пока он, чуть было не поскользнувшись на усыпавших пол гильзах, вставлял в пулемет новую патронную коробку и лязгал затвором.

И вдруг словно невидимый дирижер резким взмахом руки убрал все звуки боя. Сбросив последнюю партию бомб, отвалили куда-то за облака самолеты, а излучина реки скрыла из глаз переправу и почти разгромленную немецкую батарею. Тишина буквально оглушила Костю. И хотя была она не полной: мерно гудел мотор, успокаивающее плескали разрезаемые катерком волны, у морячка зазвенело в ушах и закружилась голова. Лишь черный дым еще виднелся вдалеке, еще напоминал о том, что бой был и где-то там, на днепровском дне, нашли свой последний приют их боевые товарищи…

Несмотря на отчаянное сопротивление наших войск, враг был сильнее. В конце августа вся излучина Днепра от Черкасс до Херсона оказалась в руках немцев. Надежды на отход у флотилии не осталось.

— Прости Костя, но с морем придется пока обождать, — сказал старшина Пивоваров, когда вернувшийся с командного совещания мичман Мякинин довел до экипажа положение дел.

А дела, братишки, были совсем плохи. Судьба Киевского укрепрайона, а вместе с ним и всего Юго-Западного фронта висела на волоске. Две немецкие танковые группы — одна с юга с кременчугского плацдарма, другая с севера — стремительно продвигались к Конотопу, имея целью окружить советские войска восточнее Киева. Две вертикальные стрелки на карте, нацеленные друг на друга как два гильотинных ножа, должны были вот-вот сомкнуться. Но лишь в середине сентября, когда катастрофа была уже неминуема, Москва дала команду на отход…

Потекли из города по заминированным мостам войска. Тяжел был солдатский шаг, мрачны запыленные лица. Бессловесные трудяги войны — они покидали Киев, еще не ведая, какая страшная судьба ожидает большинство из них в приднепровских, изрытых оврагами степях.

Получили приказ и речники. Взметнулся на сигнальных мачтах мониторов и катерков знак «Погибаю, но не сдаюсь» и прощальным салютом прогремели в трюмах взрывы. Вздрогнув от рвущего днище удара, «двести пятый» еще некоторое время оставался на плаву, словно не веря, что так с ним поступают свои, а потом стал быстро заваливаться на правый борт.

— Эх, вроде бы, жестянка жестянкой, а сердце словно кто-то стальными щипцами сжимает… — проговорил старшина Пивоваров, и в глазах его, заметил Костя, стояли слезы. Через несколько мгновений их «бычка» навсегда скрыла невысокая волна. — Ну все — осиротели мы, — сказал тогда старшина и отвернулся.

У Кости вдруг тоже резко пересохло во рту и защипало в глазах. Действительно осиротели — без корабля, без реки, словно берега ее и волны прикрывали, оберегали их от большой беды, с которой моряки вдруг остались один на один.

Осень в тот год выдалась сухая и ясная. В ослепительно синем, словно выметенном ветром небе, не было ни облачка. В другое время только бы порадовались, а тут… Немецкие самолеты летали почти беспрерывно, сбрасывая бомбы и обстреливая из пулеметов отступающие войска.

Однажды вечером, выйдя из хаты, в которой они, измотанные многочасовым маршем, остановились на ночлег, Костя вдруг увидел, что еще вчера настигающие их всполохи разрывов уже охватили все небо окрест. Неужели кольцо сомкнулось и они в окружении?

Мир, такой привычный, добрый мир катился в тартарары, так во всяком случае казалось Соловцу, а хозяйка хаты спокойно мыла ребенка в эмалированном тазу. То, что война продолжается уже четыре месяца, что оставлен Киев и днем и ночью земля содрогается от взрывов авиационных бомб, ничуть не повлияло на привычный уклад простой хуторской бабы, лицо которой лучилось таким спокойствием и осознанием собственной силы, словно и не было никакой войны вовсе, что Костя невольно залюбовался ею. Нисколько не обращая внимания на спящих, хозяйка как следует намылила мальчугана и теперь поливала его из кувшина. Это занятие, видимо, не очень нравилось щекастому карапузу, к тому же мыльная пена лезла ему в глаза, и он — такой маленький, словно лакированный под ниспадающими струями воды, горько и отчаянно плакал, трогательно кривя рот и закрываясь пухлыми кулачками. «Вот дурачок не понимает еще своего счастья. Дом, мама… Когда-то и меня так же…» — подумал Костя и с улыбкой подмигнул малышу. Вдалеке громыхали разрывы, но к ним уже привыкли. Теперь больше пугала тишина.

Соловец незаметно для себя все глубже погружался в сладкую, расслабляющую негу. Вода плескалась совсем уже далеко, и ему на короткий миг полузабытья вдруг привиделся Днепр и Дима Хохлатов. Дима сидел в маленькой лодке и махал морячку рукой: мол, давай быстрей, поторапливайся. Только куда, зачем?! «Откуда ты здесь? А где лейтенант, где Крутицын?» — хотел спросить Соловец и уже открыл было рот, как рвануло где-то совсем близко, а потом еще и еще.

Костя сразу же проснулся. Спал он не больше минуты — хозяйка все еще продолжала мыть малыша, но большинство матросов были уже на ногах. С потолка хаты полетела дранка и солома, на лице женщины отразился испуг и она торопливо перекрестилась. На соседней улице послышалась беспорядочная стрельба, разорвалась граната.

— На выход, быстро! — прокричал в окно старшина. — Немцы прорвались в село. А вы, мамаша, с ребенком бы где сховались, а то не ровен час!..