– Какую мамашу?

– Обыкновенную. Родную. Она в дом малютки приходила. А полгода назад отказалась от сына и дочери, мне Ада потом рассказала. И представляешь, с виду нормальная. Абсолютно нормальная.

– А ты думала – чудовище?

– Ну да, думала… Я лично так их себе представляла. А эта – обыкновенная женская особь. Одета нормально – джинсы, кроссовки, кожаная куртка…

Нина хотела еще что-то добавить, но смолкла: она что-то вспомнила.

Это было очень давно, ей тогда было лет шесть.

В их доме на последнем этаже жила Катя. Она жила вдвоем с сыном, татарчонком Алешей. Татарчонок был слабый, соседи говорили, что он отстает в развитии. Слабых детей жалеют, чем-нибудь все время угощают, но у Катиного Алеши было такое капризное и болезненное личико, что его никто не жалел.

– Вы моего Алешу не видели? – спрашивала Катя бабок на скамейке. – Татарчонка, – и проводила узкой ладошкой где-то на уровне колена, хотя мальчик уже подрос и ходил в школу.

Бабки отвечали, что не видели. А когда Катя уходила в туфлях на босу ногу, осуждающе качали головами.

Катя и сама была крошечная, как ее Алеша, с курносым носиком и желтыми ногами. Она была похожа на свечку: год от года все таяла и таяла, и носик у нее заострялся, а личико уменьшалось. Она работала дворничихой – не в Нинином дворе, а в соседнем.

Нина очень хорошо запомнила Катю. Она бы мигом ее узнала, хотя прошло много лет. Один раз кавказцы, которые продавали внизу фрукты, подарили Кате целый арбуз, такой огромный, что она на другой день зашла к Нининой матери и принесла на тарелке здоровенный кусище, укрытый марлей. Мякоть арбуза была сочной, марля намокла, и по ней ползали мошки-дрозофилы.

– Вот, покушайте, – сказала Катя, стесняясь.

– Понимаешь, – рассказывала Нина Максу. – Было понятно, что им вдвоем с Алешей целый арбуз все равно не съесть. Я смотрела на Катю в дверях, на ее испитое лицо и не понимала кавказцев. Что они в ней нашли? За что арбуз? К ним такие девки ходили – огого! Многие в нашем доме с этой Катей даже не здоровались, как будто не замечали ее во дворе. А она – арбуз. Сует свой кусище на щербатой тарелке и что-то бормочет голосом побирушки. А потом она своего татарчонка куда-то дела, и никто его больше не видел. Одни говорили, что отправила в деревню. А мама как-то сказала, что у Кати Алешку отобрали, и она так и не смогла вернуть его назад. А потом исчезла и сама Катя. Такие вот дела.

Нина вздохнула.

– Ну да, Катя та наша была похожа на бомжиху – слабая, с желтым лицом. Алкоголичкой была наверняка. Но чудовищем – нет, не была. И она любила своего Алешку – я до сих пор в этом уверена. Просто так все сложилось.

– Чудовища часто очень даже любят своих чад, – пробормотал Макс, допивая кофе и вытирая рот салфеткой.

* * *

В то лето Нине выпало целых два месяца полного, глубочайшего отдыха. После университета, поездок с испанцами в Рогожин, неоконченной диссертации, давившей на нее, как мельничный жернов, летний отпуск казался особенно желанным. К сожалению, Макс приезжал только изредка в выходные – дача была далеко, машины у него не было, а в Москве ждали срочные заказы. Но незадолго до сентября, когда в дачном леске упали первые желтые листья, грибы от холода перестали расти, а большинство дачников разъехались, Нина затосковала. Ей уже не терпелось вернуться в университет, к письменному столу, компьютеру и интернету.

В Москве она первым делом позвонила Ксении.

– О, ну наконец-то! – обрадовалась та. – А то я уже не знала, что, блин, делать. Едем в Рогожин на следующей неделе, потом еще через неделю и дальше каждую неделю как минимум до конца октября. Так что готовься.

Такое начало обескуражило Нину: она надеялась хотя бы первое время пожить спокойно. Сходить куда-нибудь с Максом. Он рассказывал, что осенью открывается несколько выставок, а она к тому времени уже знала, что одно дело – рассматривать фотографии на экране монитора или в альбоме, а другое – крупный формат в большом зале, где воздух и свет. И главное – ей нужно было как следует заняться университетом. В этом году Нина вела третий курс и уже немного знала свою новую группу: старательные девочки, прилично владевшие испанским. Новый учебный год халявы не обещал, к занятиям предстояло готовиться серьезно.

– Иначе, – объяснял декан факультета на заседании кафедры, – наша работа не имеет смысла. Зарабатывают в других местах, а Московский университет – это серьезная научная и методическая работа.

«Серьезная научная работа, – повторяла про себя Нина, возвращаясь домой на метро. – А мне-то как быть? Как сочетать эту научную работу с поездками? Перестать пользоваться языком и превратиться в Горянскую?»

Горянская, пожилая тетя с их факультета, была преподавателем фонетики, доктором филологических наук. Среди студентов и молодых преподавателей ходили слухи, что эта Горянская, всю жизнь посвятившая науке и университету, плохо владеет разговорным языком и не знает элементарных норм современного испанского. Нина училась у нее еще на первом курсе, но и сейчас Горянская благополучно преподавала на факультете, хотя многие посмеивались у нее за спиной.

В конце концов Нина договорилась с молоденьким аспирантом, чтобы тот подменял ее с доплатой – с доплатой из Нининого, разумеется, кармана. Из тех денег, которые она с некоторых пор зарабатывала в Рогожине. Это устраивало всех, аспирант был на хорошем счету. Но иногда у него не получалось явиться в условленный день, и тогда Нине приходилось выворачиваться наизнанку, чтобы уладить дела и прикрыть свое отсутствие. Бывало и так, что в Рогожине приходилось пробыть не один, а два дня, и тогда шли прахом все замены, которые она организовала с таким трудом.

К концу осени она совершенно выбилась из сил.

– Сложно очень, – призналась она как-то раз Ксении. – Может, с усыновлениями придется завязать.

– Да ладно, – испугалась Ксения. – Не спеши, не надо дергаться. Надеюсь, скоро все изменится, а работу такую хорошую я тебе не советую терять. Еще неизвестно, что именно ты в итоге предпочтешь.

Нина хотела возразить, сказать что-то очень важное про выбор и дело жизни, но почему-то вспомнила мать и осеклась.

Они сидят в рогожинской гостинице.

Наступает вечер.

Осень пролетела мигом, на смену ей пришла зима, и в окно видно, как с темнеющего неба падает снег.

– Ты устала, я понимаю, – продолжает Ксения. – Надо нам с тобой встретиться в Москве и куда-нибудь вместе сходить. А? Как ты считаешь?

– Я считаю, что очень даже можно. Я – с удовольствием.

– Ну вот и отлично. Сходим в ресторан. Тебе в какой больше хочется?

– А какие бывают?

– Ну… Разные.

– Тогда можно в «Елки-палки», я очень их люблю.

– Ты что? – смеется Ксения. – Какие, к черту, «Елки-палки»? Нет уж, мы с тобой пойдем в дорогой ресторан, настоящий.