все гладко. Когда вернется Водовзводнов, надо выговорить себе хоть какие-то проректорские возможности. На этой мысли Петр Александрович успокоился, словно перевел дыхание после долгого бега.•

День впадает в ночь, как безумец впадает в беспокойство. Капают часы, дышит хор огромного города, в окна вбегают запахи: нагретого за день асфальта, дешевого вина, вянущего жасмина. Короткими очередями щелкают плоские клавиши. Лицо Тагерта, близоруко щурясь, то кивает стопке исчерканных бумаг, то ныряет в свет монитора.

Лето зашло в жару по подбородок, а Сергей Генрихович этого не помнил. Соседи уехали в деревню – он не сразу обнаружил их отсутствие. Взъерошенный, в запятнанной по́том белой рубахе, он чувствовал себя хорошо разогретой машиной, пущенной на полный ход. Он работал по четырнадцать часов в сутки, без перерывов на еду и разговоры. От напряженного молчания твердели и ныли скулы.

Тагерт давно помнил в лицо каждое предложение, знал его силу, голос, нрав. Порой ему начинало казаться, что это сказал именно он. «Тиро́нибус парце́ндум эст». Да, он бы мог сам так подумать – «Новобранцев следует щадить». В манипулах тяжелой пехоты первым рядом ставили молодых солдат. Новички принимали первый удар, ветераны, отборные и сильнейшие, стояли в третьем, последнем ряду. Если два первых ряда справлялись с противником, ветераны могли выйти из боя, не обагрив меча, не оцарапав щита. Что в таком случае значит эта фраза «Новобранцев следует щадить»? О, она многое значит. И то, что новичка можно простить за проступок, совершенный по неопытности, и то, что если не беречь молодых, из кого вырастут настоящие бойцы? Кто бережет молодых, думает обо всех. Именно этой фразой первокурсники наверняка будут козырять перед ним: мол, не губите, Сергей Генрихович, мы еще подучимся, у нас впереди второй курс и сражения посерьезнее. Именно этой фразой он станет осаживать себя, борясь с собственным максимализмом. Вставай же в строй, фраза про tirones, насаждай мудрость и смягчай нравы!

А вот и презумпция невиновности – с пылу с жару, как ее сформулировал Юлий Павел семнадцать столетий назад: «Ei incumbit probatio qui dicit, non qui negat» – «Доказательство ложится на утверждающего, а не на отрицающего». Римляне называли ответчиков «отрицателями». Даже имя придумали для условного ответчика – Нумерий Негидий. Что-то вроде, скажем, Олега Отрицалова. Или Нестора Несознанкина. Разве не занятно? Хотя ответчики часто бывают виновны. Будет о чем поговорить на семинаре. Легион за легионом, пехота за конницей, река медных шлемов, точно булыжников Аппиевой дороги – книга строилась все быстрее и давно перевалила за половину.

Заканчивая работу, Тагерт вставал из-за стола спокойный, с бледным от усталости лицом. Он чувствовал: все хорошее, что он себе позволит, – ужин, бокал вина, прогулку по парку, арию Лепорелло, – он точно и в полной мере заслужил. Он не думал о счастье, потому что оказывался переполнен и выхолощен одновременно. Это и была его формула счастья (только важно про счастье не помнить): чтобы жить полнокровно, надо тратить все силы до последней капли. Выкладываться – единственный способ вложиться в счастье.

Наконец дожди утратили июльский задор, на зелени появились первые желтые заплатки. Стали студеными ночи, а рассветы подолгу не могли вспомнить, что на дворе лето. Была глубокая ночь конца августа, когда в чистом небе можно ловить падающие звезды и загадывать желание. Вместо этого Сергей Генрихович кряхтя поднялся из-за стола и оглядел комнату. По углам пузырились обои, шторы выгорели на солнце, подоконники, полки, стулья обросли книгами, сланцевыми кипами бумаг.

Вся его жизнь ушла в книгу, и вот теперь книга дописана. Следовало что-то почувствовать, вздохнуть каким-то новым вздохом, прочесть молитву. Но работа продолжала двигать Тагертом, требовать продолжения, нового рывка, не результата, а окончания завода. Через пару дней завершались каникулы, надо было ехать в институт, узнавать расписание, сидеть на первой консультации. Все это казалось сном другой жизни.

Вдруг Тагерт услышал, как за окном зашелестели листья. Он не воспринимал звуки внешнего мира уже много месяцев: только шуршание страниц и перещелк серых клавиш. Ему показалось, что по лицу провело холодом. Сергей Генрихович взглянул на бессонный экран, на последнюю напечатанную страницу. Книга готова была выйти из несчастной, заброшенной комнаты и выпорхнуть в большой мир: вот почему он расслышал ветер в августовской листве.

Впервые за много дней он спал неспокойно. Возвращение жизни означало и возвращение волнений.

•

Обычно сентябрь для ректора – мирный месяц. Позади приемная кампания, шквал визитов и звонков, ремонт здания. Но сегодня Игорь Анисимович не успел ни пообедать, ни даже покурить. И суток не прошло с момента, когда Водовзводнова пригласили в Администрацию, как в приемную потянулись институтские люди, которые готовы были просить его о чем-то – уже в качестве будущего министра МВД. Странно, он ведь никому ничего не говорил, только жене, но тут-то никакой утечки быть не может: захочешь да не выудишь. Значит, Кожух, проректор по общим вопросам, больше некому. Ну держись, болтун Никита, за землю. Бывший оперативник, называется.

Сильнее всех рвался Шкрядов, заместитель Кожуха, – лишняя улика проректорской вины. Пять лет назад Шкрядова уволили из МВД и Игорь Анисимович по просьбе проректора взял его в штат. Конечно, масштаб в институте не тот, к тому же Шкрядову назначили вести семинары по административному праву. Часов немного, но какой из него преподаватель? Пронюхав про будущее назначение ректора, Шкрядов воспрял и заволновался. Плотный, низкорослый, давно потерявший выправку мужчина шестидесяти лет с нервно-красными щеками, седыми вздорными бровями, Шкрядов говорил отрывисто, точно отдавая команды. Приемная со Шкрядовым уже не справлялась, он пугал других посетителей, так что Водовзводнову пришлось его принять.

– Игорь Анисимович, разрешите поздравить, вот это радость, прямо то, что России и надо. Мать твою, такой, … (Шкрядов не тратил времени на замену ужасных слов плохими), человек, вот именно как вы. Уж вы там наведете порядок.

Игорь Анисимович хотел было спросить, откуда у Шкрядова такие сведения, но тот не по-военному взвыл:

– Игорь Анисимович, отец родной, заберите меня с собой, прошу как человека! Один раз спасли мою эту, не оставляйте, не могу я здесь! Будем дела делать, вопросы решать, вернее меня вам человечка не найти, я этот зоопарк наизусть знаю, каждую гадюку, каждого, мать его, червяка в погонах. Я вам буду, как говорится, глаза и уши и что хотите. Только не оставляйте меня здесь!

– Как, Константин Иваныч? Я думал, вам у нас нравится, – ректор говорил с улыбкой, но с участливостью не спешил.

Понятно, что при новом руководстве из замов Шкрядова могут и сковырнуть, если никто не вступится.

– Нравится, да! – горящие под лохматыми бровями глаза напоминали, что не бывает дыма без огня. – С вами, Игорь Анисимович, нравится. А без вас – куда мне? Спустят