светящегося экрана.•

Второй лекционный зал заполнен на треть: на старших курсах вечерки посещение лекций свободное. Студенты садились подальше от кафедры, и в последних рядах не оставалось ни одного свободного места. По мере приближения к лектору зал пустел, а в первом ряду сидел один-единственный человек. На столе перед ним лежали учебник, раскрытая амбарная книга, шариковая ручка и шляпа с белым плюмажем. То и дело в зал входили, осторожно оглядываясь на кафедру, вновь прибывшие студенты. Ни на шляпу, ни на плащ, отливающий синим электричеством, ни на хозяина в карнавальном платье никто не обращал внимания.

Юрий Савич приобрел репутацию чудака задолго до того, как облачился в мушкетерский плащ. С первого дня занятий он вникал в учебу с рвением, которое для его товарищей по группе казалось раздражающе чрезмерным. Он был безупречно готов к семинарам, тянул руку для ответа даже после того, как уже получил оценку, задавал преподавателям вопросы сверх программы и требовал список дополнительной литературы.

Половина студентов вечернего отделения – люди работающие, а то и семейные. Умаявшись за восьмичасовой рабочий день (неважно, чем он был наполнен – беготней или бездеятельным сидением), они приходят на занятия в надежде поскорее проскочить через две пары и бежать домой, к позднему ужину, домашним заботам, недолгому сну. Ожидать от таких вечерников рьяной тяги к знаниям смешно. Поэтому неистовая любознательность Юрия Савича в сочетании с его необаянием быстро очертили вокруг него зону недовольного вакуума.

Нет, Савич не пытался выделиться и обойти остальных – он искренне хотел учиться. Но когда его рука взметалась к потолку еще до того, как отзвучал вопрос преподавателя, на него смотрели с насмешкой не только ученики, но и многие наставники. Именно поэтому, когда однажды он явился в институт при шпаге, в синем плаще с золотыми крестами, в шелковых панталонах с подвязками, это мало что переменило в отношении к нему соучеников. Можно сказать, костюм мушкетера расставил все по местам: мы, дескать, давно подозревали, что парень не в себе, вот и подтвердилось.

Смешки отцвели за месяц, и вскоре на белобрысого мушкетера со шпагой смотрели с тем же снисходительным равнодушием, что и на кота, живущего при институтском буфете. В глазах студентов Савич выглядел чудаком-чужаком, но никаких страстей не вызывал. Преподаватели же никак не могли успокоиться. Для них Савич был, с одной стороны, раздражающе-ярким нарушителем заведенного порядка, с другой – одним из самых усердных и дисциплинированных учеников. Преподаватели старой закалки пытались разделить две эти стороны, превратив отличника-мушкетера в просто отличника. Однако Юрий Савич, вдумчивый слушатель, беспрекословный исполнитель учебных заданий, в вопросах дресс-кода являл себя упрямым вольнодумцем. Он не только отказывался сменить мушкетерский камзол на деловой костюм, но втягивал педагогов в продолжительные публичные дискуссии, причем делал это безо всякой дерзости, а почтительно и учтиво, как и подобает образцовому ученику.

– Хороший ты студент, Савич, – назидательно выговаривал Лисицын, профессор кафедры политологии. – Одно плохо: товарищей своих не уважаешь. Про нас, профессорско-преподавательский состав, я и не говорю.

– Почему, Вячеслав Петрович? – приветливо удивлялся Юрий.

– Потому что своим нарядом ты показываешь, что у нас здесь балаган. Отвлекаешь внимание. Ты на девушек хочешь воздействовать шелками своими?

– Позвольте с вами не согласиться, Вячеслав Петрович. На мне неполная форма мускетер дю руа[8], и меня можно было бы обвинить только в том, что на кресте не вышиты королевские лилии, а на перекрестьях – трилистники. Форму для разных родов войск придумывают не зря. Известно, что в сочинении формы уланов, драгунов, гусаров принимал участие император Александр Первый.

– Да ты-то тут причем? – кипятился Лисицын.

– Никто не считает форму военных, пожарных, милиционеров маскарадным костюмом, – спокойно продолжал Савич. – Она символизирует род службы, которому человек посвятил свою жизнь. Когда он ее надевает, все понимают, что мужчина на службе и на какой именно службе.

– Ну и на какой ты сейчас службе?

– Я изучаю право и служу закону.

В сердцах Лисицын махал рукой, отворачивался, но в конце концов адресовался к Савичу, потому что остальные студенты не проявляли ни малейшего интереса ни к самому Лисицыну, ни к его политологии. Доцент Агейко при виде Савича начинал выводить вялым тенорком: «Судьбе не раз шепнем мерси боку», а Марта Густавовна с кафедры уголовного процесса, вызывая мушкетера к доске, каждый раз норовила изучить те или иные детали его наряда наощупь.

Лектор по основам бухучета, который обычно старался выставить Савича на смех, на сей раз опоздал на добрых пятнадцать минут и читал лекцию, как псаломщик над гробом, стараясь не вступать в контакт с аудиторией. Второй парой был семинар по уголовному праву.

Во время переклички Юрий Савич, услышав свое имя, единственный из группы поднялся из-за стола, потому что считал это проявлением надлежащего уважения к преподавателю. Сегодня, задумавшись, Савич забыл придержать шпагу. Шпага задела каркас скамьи и издала сквозь ножны твердый сухой стук.

– Какая удача, что мсье Савич принес на семинар наглядное пособие, – провозгласил не без злорадства профессор Тучаев. – Сегодня наша тема – пределы необходимой самообороны.

– Мсье Савич сам наглядное пособие, – раздался с заднего ряда насмешливый девичий голос.

И мушкетер, и профессор оставили обидное хихиканье без внимания.

Широко шагая прочь от обгорелой автобусной остановки через дворы, Юрий Савич с усталым вдохновением слушал, как мокрый ветер ночи лепит из складок плаща легкие временные скульптуры. Сейчас, вдали от сослуживцев и соучеников, Савич ловил на себе иные, возможные взгляды. Он видел себя этими гордыми, одобрительными, восхищенными глазами и был счастлив. Вера ждала его. Отец смотрел на него.

•

Белошвейка, прекрасная дама, сотрудница ателье «Московский портняжка» Вера Халетдинова дорогу к дому и из дому недолюбливала. Дома и на работе было куда спокойнее. Некрашенских хулиганов и алконавтов она не боялась. Вот если бы порубить в щепу все лавочки возле подъездов! Если бы прямо с железнодорожной платформы можно было шагнуть в подъезд!

Даже если кто-то из досужих соседок, часами сидящих у подъездов, раз в год улыбнется, то при появлении Веры улыбка моментально складывается вчетверо и захлопывается в потайном ящике черствого лица. Еще одно удивительное – общий, точно по камертону настроенный взгляд: внимательный, недовольный, сторожевой.

Каждый раз, выходя из дому или возвращаясь домой, Вера оказывалась на ненавистном уроке, где ей ставят двойку не за плохой ответ, а просто за то, что она – это она. Но ставят не раз в год, а день за днем заново, причем навсегда. Так было с детства, всю жизнь, задолго до того, как появился Юра. Но теперь проходить сквозь строй этих взглядов стало невыносимо. Хуже того, с появлением Юры эти горгоны стали с ней еще и заговаривать.

– Стеша видела твоего утром. Он что у тебя,