Олег Вите, к сожалению, недавно ушедший из жизни, был самым известным и эрудированным из популяризаторов наследия Поршнева. Это благодаря, прежде всего, его усилиям увидела свет полная версия книги «О начале человеческой истории». В 2009 году он опубликовал статью, в которой применил палеопсихологический аппарат Поршнева к результатам психоаналитических исследований, – первый опыт такого рода. И, как отмечает исследователь, «быть может, самый неожиданный результат предложенного в статье сопоставления филогенетических представлений Поршнева и онтогенетических представлений психоанализа – удивительная легкость их согласования»138.

Действительно, в психоанализе давно и хорошо известно о фрустрирующем воздействии речи на детей, – правда, не как об одном из проявлений интердиктивной функции речи. В центре внимания статьи объяснение появления у младенцев в возрасте примерно восьми месяцев открытой около семидесяти лет назад Рене Арпадом Шпицем негативной реакции на незнакомых, «чужих» людей. С тех пор никто не сомневался в важности «восьмимесячного» рубежа для психического развития ребенка, однако его убедительного теоретического объяснения не было, пока Вите не разглядел ему параллель у Поршнева и не распознал в «тревоге восьмимесячных» важный этап формирования второй сигнальной системы – невротическую реакцию на интердикцию, или «ОНИ-чувство» по терминологии автора, отталкиваясь от которого делается возможным «МЫ-чувство» – ощущение общности и, как его оборотная сторона, суггестия. Включенный в социум с самого рождения, ребенок подвергается с его стороны возрастающему психологическому воздействию, и очень важно для саморазвития ребенка установить этому воздействию жесткие границы. Теперь ребенок будет стремиться отклонять те воздействия, которые им ощущаются как «чужие». Сюда же указывают и проявления негативизма в психопатологии, которые в ранней филогении вида наверняка имели важный биологический смысл.

Однако интересующее нас явление интердикции – его проявления в онтогенезе и филогенезе человека – следует рассмотреть и с другой стороны.

Но чтобы реагировать на суггестию даже в низшей форме «генерализованной интердикции», нервная система должна быть эволюционно подготовлена к этому, заранее должна уже обладать определенным параметром, а именно – в ней должен присутствовать некий особый «блок», способный разом переподчинить действие всех афферентных и эфферентных импульсов диктату второй сигнальной системы. Таким параметром центральная нервная система Homo sapiens, действительно, обладает, – Поршнев назвал это свойство «податливостью на интердикцию», – и обеспечивается оно наличием у человека в архитектонике коры головного мозга верхних префронтальных отделов, характерных только для него. Даже у нашего утилизировавшего интердикцию предкового вида этих отделов мозга не было. Их же появление у неоантропа поначалу совсем не способствовало его адаптации и даже наоборот – ставила под сомнение саму возможность его существования. Значит, морфологические особенности мозга неоантропа были выгодны не ему самому, а кому-то другому. Так мы подошли к вопросу об особенностях дивергенции палеоантропов и неоантропов, который будет рассмотрен ниже, здесь же отметим, что именно за «большелобостью» кроются физиологические причины склонности человечества к неврозам.

У животных в природных условиях невроз – явление практически не наблюдаемое, и это понятно: невроз – черная метка для животного, в естественной среде животное-невротик обречено. Поэтому обычно, когда ведут речь о неврозах у животных, по умолчанию подразумевают экспериментальные неврозы, искусственно достигаемые в лабораторных условиях: создается ситуация, при которой в центральной нервной системе животного сталкиваются два разнонаправленных рефлекса, – ее называют «трудным состоянием» нервной системы, – и, если такому «трудному состоянию» удается придать инертность, то возникает невроз.

Что касается отряда приматов, то эксперименты показали чрезвычайную устойчивость к неврозам даже низших обезьян140. Это не значит, что неврозы у них невозможны: столкновение таких жизненно важных рефлексов, как, например, пищевой и оборонительный, ограничение двигательной активности, нарушение биоритмов (например, естественного светоритма смены дня и ночи) или иерархических отношений в стаде, а также некоторые другие факторы способны вызывать у приматов сильнейший невроз, нередко связанный с вегетативными нарушениями и приводящий к гибели животного141. Но в большинстве случаев, способных вызывать невроз у других животных, центральная нервная система приматов легко выходит из «трудного состояния» – не в одну, так в другую сторону: т. е., если оказывается невозможна реализация адекватного ситуации рефлекса, то обезьяна поведет себя неадекватно, но не «зависнет», не утратит своей обычной активности. Как же тогда получилось, что человеку невроз, наоборот, свойствен?