которую я едва помнила, но была счастлива снова заполучить. Даже моей маме не о чем было пожаловаться. Когда её не было в комнате, он тихонько говорил о том, что поедет со мной в Кембридж. Целый год времени для отца с дочерью.

Потом в тонком конверте пришло письмо. «С сожалением сообщаем вам», – говорилось там, и то, чего я хотела, пропало, вырванное у меня с мясом. Я хотела, чтобы мой отец что-нибудь – ну хоть что-то – сказал, но он заперся в своей спальне и два дня не выходил. Когда же он вышел, он на меня не взглянул.

Две недели спустя пришёл конверт из Дюкета. Не Гарвард, но следующая по уровню школа в моём списке – номер шестнадцать в стране. Когда я показала конверт ему, свет вернулся, и он нарушил молчание.

«Молодец, Джессика».

После этого уже никакого значения не имело, что я не получила стипендии, что Дюкет не предложил мне никакой финансовой помощи. Не было в мире вселенной, где я могла бы сделать другой выбор.

Слов, чтобы объяснить всё это Купу, я найти не смогла бы, даже если бы захотела. Поэтому вместо этого я сказала:

– Тебе не понять.

Он мгновение помолчал, а потом тихим голосом повторил:

– Мне не понять…

Я выглянула в окно. Под нами была центральная улица, променад, шедший по всей длине кампуса; Фрэнки любил по утрам там бегать перед футбольной тренировкой. Дальше – бесконечное море верхушек деревьев, прерываемое элегантными шпилями учебных зданий и общежитий.

– Джесс.

Когда я повернулась, я увидела, что Куп так близко, что наши колени почти соприкасаются. Я немного отодвинулась. Моё сердце забилось быстрее. И я поняла: мы сейчас вдвоём. В пустой комнате.

– Я понимаю о тебе всё. Я знаю, что ты одержима тем, чтобы сделать «Каппа» лучшим сестринством, потому что «Чи-О» тебя отвергли. Я знаю, что ты одержима Минтом и «Фи-Дельтом», потому что ими одержимы все остальные, и это символ статуса. Я знаю, что ты тайком принимаешь «Аддералл», чтобы заниматься по ночам, даже несмотря на то, что от экономики тебе хочется наложить на себя руки. И я теперь я знаю, что ты тратишь тысячи долларов по кредитке, которую не можешь себе позволить, только для того, чтобы вписываться в общество.

Я вскочила на ноги.

– Куп, прекрати. Заткнись.

Он тоже встал на ноги и сделал шаг в мою сторону. Когда я отстранилась, он усмехнулся с блеском в глазах.

– Я понимаю, – медленно сказал он, растягивая слова, – что ради победы ты готова на что угодно. Ты – своего рода социопатка.

Я замерла.

– Это худшее, что кто-либо говорил в жизни.

Его улыбка медленно погасла. Но его глаза не отпускали моего взгляда, выжидая.

Что со мной происходило? Где был прилив ярости, негодования? Почему я чувствовала не приступ злобы, а искрящееся тепло, раскинувшееся где-то глубоко внутри, в каком-то интимном и опасном месте?

– Я не понимаю, – мой голос делался громче, доходя почти до крика, – почему я сейчас рву и мечу? Почему я не хочу тебя ударить?

– Потому что, – сказал Куп, – ты знаешь, что я прав. И ты знаешь, что это значит, что я тебя вижу.

Как только он это сказал, я уже знала, что это правда – не насчёт социопатки, а о том, что он меня видит. Всегда видел. С самого первого дня.

Во мне сорвалось с цепи что-то дикое. Не останавливаясь, чтобы задуматься, я сократила дистанцию между нами и прижала его губы к моим. Я крепко его поцеловала, отчаянно желая затащить его на дно вместе с собой, куда бы я ни отправлялась. Его губы мгновенно раскрылись, его пальцы запутались в моих волосах, крепче прижимая меня к себе. Я жадно целовала его, а он целовал меня, будто изголодавшийся, сжимая в кулак мою рубашку, поднимая её, чтобы положить руки мне на живот, поглаживая грубым, будто бы жадным до каждого дюйма, прикосновением мои рёбра.

Внезапно он оторвался от меня и глубоко задышал.

– Ты уверена? – Голос его был хриплым, напряжённым от волнения. Как будто у меня в руках было что-то бесценное, что-то, чего он ждал, и была вероятность, что я это отберу.

– Да, – сказала я, и даже не успела закончить слово как он снова меня целовал, прижимал меня к окну до потолка; моя спина была горячей на холодном стекле; потом к стене; его тело давало давление, которого мне так хотелось. Он прижал большие пальцы к моим щекам, его ладони обняли изгибы моего лица и наклонили мою голову. Он провёл губами вверх по моей шее, по подбородку, к губам.

Я застонала в его рот. Я никогда не допускала таких серьёзных ошибок нарочно. Я никогда в жизни никого так сильно не хотела.

– Ты – девушка моего лучшего друга. – Куп опустил голову и поцеловал меня за ухом. У меня между ног разлилось приятное тепло. – Минта. Золотого мальчика.

– Перестань, – сказала я, наклоняя голову дальше и подгоняя его выше.

– Я не такой, как он.

Я задрожала, а он поймал губами мой рот. Его губы были тёплыми и с лёгким вкусом каких-то трав.

– Я не игл-скаут. Я буду делать вещи, которые тебе очень не понравятся.

Куп. Парень, который всегда говорил то, что было слишком близко к правде; тот, кто доставлял мне много дискомфорта, кто смотрел на меня слишком долго, слишком внимательно.

– Почему ты мне это говоришь?

– Я даю тебе выход. – Куп пробежал руками вниз по моему телу, пока не добрался до места у меня между ног. Он дотронулся там рукой, и я изогнулась вдоль стены.

– Я хотел тебя с первого дня как увидел, как ты входишь в класс в своей плиссированной юбке. Я три года об этом думал. Три года, без возможности дотронуться до тебя или сказать хоть слово.

Он расстегнул мои джинсы, засунул руку внутрь и погладил меня через трусики; тепло его руки было слишком приятным, слишком сильным. Я ахнула.

– Я говорю тебе заранее. Мне нужно больше. Ты нужна снова и снова. Поэтому вот твой выход. Бери. В противном случае ты моя, как всегда и должно было быть.

Он упал на колени на деревянный пол и стащил с меня трусики. Порыв холодного волоса, мурашки, и вот его рот на мне, горячий и обжигающий, и такой приятный, что гибельный.

– Это всего лишь моё тело, – думала я. – Просто моё тело, не я; просто момент, не навсегда. Пусть берёт. – Куп высунул язык. Я тихо вскрикнула и