Кого же или чего остерегался Велимир?

В gridnice, бывшей преддверием в личные покои государя, им пришлось обождать. Как пояснил один из стражников, экипированный богаче иных, что выдавало в нем воинское начальство, князь был занят.

Пока суд да дело, осмотрелись.

Стены гридницы буквально ломились от развешенного на них оружия. Щиты, мечи, копья, шлемы, свезенные сюда со всех концов Геба. Настоящий музей! Иные экземпляры средств лишения человеческой жизни рыцарям довелось увидеть впервые в жизни.

– Наш батюшка любит зброю, – пояснил Вострец. – Вот иноземные послы и везут ему во множестве дары от своих владык.

Между тем дверь, ведущая в апартаменты, отворилась, выпустив человека среднего роста, гордого, надменного, с широким лбом и пронзительным взглядом. Худощавое лицо его еще больше удлиняла остроконечная бородка, над которой закручивались усы. По виду ему было лет за сорок, и в волосах и бородке уже мелькала седина. Одет он был в шелковый балахон фиолетового цвета, что выдавало в нем лицо духовное и притом высокого сана. Тяжелый золотой крест на груди указывал, к какой именно религии принадлежал мужчина. В руках он сжимал несколько пергаментных свитков.

Ифигениус, отчего‑то сразу догадались приезжие. И не ошиблись.

– Кого на сей раз к царю‑батюшке притащил, охальник? – задребезжал противный голос, при звуках которого Перси невольно улыбнулся.

Все‑таки здорово у шута вышло с подражанием, похоже.

– Завел моду на государево подворье со всякой шушерой шастать! – одарил епископ рыцарей пренебрежительным взглядом.

– К князю, – подчеркнул последнее слово парень, – кого попало гридни не пустят. За то им злато‑серебро исправно платят. Со мной же герои беспримерные, богатыри земли Римской достославные Гавейн и Парсифаль. Пришли к государю на службу наниматься. И, кстати, святый отче, наши единоверцы.

– Неужто?! – усомнился Кукиш, но в голос и на рожу на всякий случай подпустил учтивости.

– Святая правда, преосвященный, – подтвердил Гавейн, широко крестясь. – Благослови!

Склонил голову и протянул руки под благословение. Его примеру последовал и тевтон.

Епископ в благословении не отказал и уже с нескрываемым интересом принялся разглядывать прибывших издалека молодых людей. Им даже стало не по себе от цепкого и какого‑то липкого взгляда князя церкви.

– Славные, говоришь? – уже и в обращении пастыря с шутом стало меньше неприязни. – И беспримерные?

– Сам видел, как они навь оприходовали, – засвидетельствовал Вострец. – Словно с какой векшей‑белкой справились…

– На‑авь? Метаморфу‑уса?!!

У Ифигениуса даже челюсть отпала почти до самого пола.

Рыцари скромно заковыряли носками сапог ковер.

– А я о чем, святый отче? – понизил голос парень. – Теперь понятно, почто они к князю‑то пожаловали?

Кукиш судорожно сглотнул слюну и часто закивал.

– Нам пора, – отчеканил брюнет. – Государь ждет.

– Да, да, да, да… – попугаем зачастил епископ.

А в глазах его застыл священный ужас.

– Э‑э‑э… – понеслось им в спину, когда они уже заходили в княжеские покои. – Проситесь в мою дружину. Не обижу! Сто, нет, двести денариев в месяц, обмундирование и провиант!!

Рыцари, не оборачиваясь, кивнули, а Вострец незаметно для преосвященного сложил фигу.

Великий князь Куявии Велимир мерил светлицу нервными шагами.

Был он невысок, но крепок телом и широк в плечах. Густые русые волосы, ниспадавшие до плеч, обрамляли полное румяное лицо, по имперской моде бритое. Да и одевался государь так, как это было принято среди высшей знати Империи. Вот разве что тяжелый алый плащ (korzno), скрепленный на плече золотой фибулой, да круглая шапка, отороченная мехом, выбиваясь из общего стиля, указывали на высокое положение этого человека, владевшего доброй четвертью всех европейских земель.

Впрочем, и плащ, и шапку, одетые по случаю приема иностранных гостей, Велимир вскоре сбросил, как бы подчеркивая, что официальная часть закончена и пора перейти к вещам приватным и конфиденциальным.

– Вострец уже, наверное, поведал вам о том, что у нас приключилось? – Холодные голубые глаза вперились сначала в собственного слугу, а потом уставились на рыцарей. – Что в землях наших месяца полтора‑два как навьи появились и житья никому не дают?

Все трое кивнули. Шут и правда успел ввести приезжих в курс дела.

– Вот и славно. А то я не мастак складно говорить о вещах тайных и неискушенному в волшбе уму недоступных. По этой части вам лучше с дочкой моей, Светланкой погуторить. Или с отцом Офигениусом…

Перси про себя усмехнулся. Видно, переиначивать на все лады имя своего архипастыря вошло у куявцев в привычку.

– Скажу лишь одно. Что земли наши хворы и нуждаются в добром и надежном врачевании. И ежели найдутся умелые лекари, могущие в беде нашей споспешествовать, то награда им будет немалая.

У Гавейна зажглись глаза. Но спросить, сколь велик будет размер княжеской благодарности, он постеснялся. Лишь прикинул, что коль уж епископ предлагал им восемь ауреусов месячного содержания (у Мерланиуса имели пять) плюс харчи и экипировка, то внакладе они не останутся.

Конечно, и работенка предстоит нелегкая.

Снова вспомнилась та зеленая образина из артанийского трактира. Еле справились тогда с одной. А тут, судя по озабоченности царя (бритту понравился титул, придуманный Кукишем) и его ближайшего окружения, этих тварей видимо‑невидимо.

Но выбора у скитальцев нет. Работа, притом хорошо оплачиваемая, ой как нужна. Посмотрим, куда кривая вывезет. Одна надежда на собственные мечи да на удачу, которая, кажется, наконец повернулась к ним лицом, а не задницей.

Ну и, конечно, Файервинд не стоит сбрасывать со счетов. Твердо обещала им свою помощь в обмен на клятвы верности.

– Вы где служить хотите? – вопросил государь. – У меня в дружине или как? Могу вас в гридни записать, коли пожелаете…

Служить в личной княжеской гвардии, как им пояснял Вострец, было великой честью. Туда отбирались люди надежные и неоднократно проверенные. Еще бы, ведь им доверялась жизнь самого повелителя земли Куявской.

– Тут преосвященный к себе в дружину звал… – решил забросить наживку крепыш, вдруг удастся чего выторговать.

Голубые глаза полыхнули лютым гневом.

– Пущай своими делами занимается! И так на себя воз и малую тележку дел взвалил владыка. И святая София на нем, и радение о благочестии, и обустройство границ. А тут вот еще новое дело замыслил…

Князь подошел к столу, заваленному пергаментными свитками, и взял один из них.