в чем мой кавалер был прав. Дочь Верховного архонта оказалась обычной девчонкой, которая мечтает не о материальных благах, а о простой, искренней любви. Госпожа Мариам, несмотря на ореол смерти, которым она себя окружила, раскрылась как особа ироничная, а за роскошным фасадом Ирены Масс скрывалось мстительное эгоистичное нутро. Что до Шона Феррена, то мне удалось разглядеть в нем человечность, лишь став случайной свидетельницей его общения с Лизой.

Размышляя таким образом, я и не заметила, как карлет высадил нас около шикарного ночного клуба «Муша’с», где собиралась элита Либрума, преимущественно мужского пола, чтобы скоротать время за приятной беседой и насладиться хорошей музыкой. Стоило нам оказаться внутри, как я поняла: у этого заведения есть душа.

Барная стойка у входа с широким ассортиментом напитков; стены из декоративного красного кирпича, увешанные грампластинками и портретами звезд с их автографами; столики из темного дерева, выставленные в пять или шесть рядов вокруг небольшой сцены, на которой располагался оркестр – все это создавало особую богемную атмосферу с нотками домашнего уюта и тепла.

Шон здесь был завсегдатаем. Об этом свидетельствовало не только наличие членского билета-татуировки, но и неформальное обращение к нему персонала. Приветливый администратор перебросился с моим кавалером парой фраз, а затем проводил нас в окутанную полумраком нишу, откуда открывался отличный вид на сцену. В ее центре сидел гитарист и наигрывал темпераментный испанский мотив. Шон небрежно вскинул руку, посылая музыканту приветствие, и тот в ответ улыбнулся, кивнул, не отрываясь от струн.

Нам принесли меню, однако названия блюд оказались мне незнакомы, поэтому в вопросе их выбора положилась целиком и полностью на вкус своего кавалера. Официант ушел, а мы с господином Ферреном в ожидании заказа коротали время за непринужденной беседой.

Я расспрашивала его об истории заведения, необычном названии и деталях интерьера, которые меня заинтересовали. Шон что-то лениво отвечал, расслабленно курил фантазийную сигару, откинувшись на широкую спинку стула, и скользил по мне голодным изучающим взглядом, от которого бросало в дрожь.

– Хорошая музыка, – мягко сказала я, с любопытством рассматривая сцену. – Только гитара как-то странно звучит.

Господин Феррен медленно, с наслаждением выпустил колечко дыма и только после этого ответил:

– Все дело в переключателе. Он помогает сменять прямо во время игры до сорока восьми тембров.

– Здорово, – усмехнулась я, заметив, что пальцы музыканта в перерыве между перебором и впрямь касались тонкой деревянной панели в нескольких сантиметрах от струн.

– В моем мире такие устройства существовали только на уровне прототипов. Но в Эдеме прогресс шагнул куда дальше, позволяя менять не только звучание, но и сам инструмент.

Будто бы в подтверждение этих слов акустическая гитара в руках мужчины трансформировалась в электрогитару.

– Невероятно! Виртуозная игра!

– Да, Курт считается одним из лучших музыкантов в Эдеме. Человек-оркестр. Слышала бы ты его импровизации…

– Могу представить, – отозвалась, отстукивая пальцами бойкий ритмичный мотив. – Надо же… Контрабас? Черт, мне надо было умереть, чтобы такое услышать!

Шон усмехнулся. Почему-то показалось, что его интересует не столько выступление, сколько моя реакция. И я, повернувшись к своему кавалеру, тихо сказала:

– Спасибо, что сюда привел.

Прозвучало доверительно, интимно.

Шон лениво кивнул, принимая такой ответ, но я поняла, что ему приятны мои слова. Ведь когда ты делишься с другим человеком чем-то сокровенным, пускай и увлечением, то хочется знать, что он сумеет по достоинству это оценить. Наши с Шоном пристрастия совпали, и он это отметил.

Дальше мы ели молча. Звуки чарующей музыки ласкали мой слух, изысканные блюда дарили гастрономические удовольствия, а расслабленный вид моего кавалера, изгиб его тонких губ, гипнотический блуждающий взгляд, в котором читалось скрытое обещание чего-то тревожного и прекрасного, – все это настраивало на романтический лад.

– А, Шон, привет, – неожиданно подошел к нашему столику тот самый гениальный музыкант. – Не помешаю?

– Присаживайся, Курт. Карина, знакомься – Курт Гарднер, мой старинный приятель. Курт – это Кара Грант…

– Подожди, Шон. Дай-ка я сам угадаю. Вы писательница?

– Да. А как вы узнали? – удивилась я.

– У вас лицо одухотворенное, – с теплой улыбкой пояснил он. – Творческое. Такое ни с чем не спутаешь.

Я усмехнулась. Комплимент показался необычным, но очень приятным. Курту было немного за сорок, он был афроамериканцем, и с Шоном они познакомились вскорости после попадания того в Эдем. Вместе их свела любовь к музыке.

– Это сейчас господин Феррен частенько себя ведет, как надутый индюк, а тогда это был юноша с такими же, как и у вас, Кара, искрящимися азартом и вдохновением глазами. Вы когда-нибудь слышали, как он играет?

– Нет.

– Жаль. Тогда бы вы поняли, о чем я говорю. Шон, может, порадуешь девушку? Рояль свободен, – многозначительно проговорил Курт.

Я откинулась на спинку стула и принялась с неприкрытым интересом разглядывать своего кавалера. Прям-таки вечер откровений. И с каждым часом, проведенным в обществе первого писателя Либрума, я все сильнее ощущала в нем человека, в которого могла бы влюбиться.

– Шон! – попросила тихонько, провокационно изогнув бровь.

Господин Феррен задумчиво постучал пальцами по столешнице, внимательно на меня посмотрел.

– Почему бы и нет, – наконец изрек он, отпив из бокала. – Рояль же свободен.

Курт вышел на сцену, сделал короткое объявление об изменениях в программе вечера и под бурные аплодисменты заинтригованных зрителей господин Феррен уверенной походкой направился к роялю. Как завороженная, я наблюдала за мужчиной, сидящим в кругу лунного света, чьи пальцы ласкали клавиши, словно тело любовницы, рождая чарующие звуки музыки. Когда его низкий бархатистый голос разнесся по залу, у меня по коже поползли мурашки.

Там, где море вечно плещет

На пустынные скалы,

Где луна теплее блещет

В сладкий час вечерней мглы,

Где, в гаремах наслаждаясь,

Дни проводит мусульман,

Там волшебница, ласкаясь,

Мне вручила талисман…

Я видела южное море в ночном полумраке Прекрасный белокаменный дворец с лабиринтом узких коридоров. Полупрозрачные малиновые занавески, расшитые золотом. И любовную пару на шелковых простынях, ворковавших друг с другом.

…От недуга, от могилы,

В бурю, в грозный ураган,

Головы твоей, мой милый,

Не спасет мой талисман…

Шон пел, и его слова материализовали яркие образы, что плыли над сценой, будто голографические проекции. Вспыхнула молния, осветив лицо темноволосого юноши, которого взяли в плен ассасины и заточили в тюремных казематах.

И богатствами Востока

Он тебя не одарит,

И поклонников пророка

Он тебе не покорит;

И тебя на лоно друга,

От печальных чуждых стран,

В край родной на север с юга

Не умчит мой талисман…

Картина сменилась, и пленник оказался в пещере, усыпанной горами сокровищ. Он сидел на коленях, жадно хватал горстями золотые монеты, но они высыпались из его пальцев, обращаясь в песок. В следующий миг песок заиндевел, превратился в снежинки – и вокруг юноши завертелась буря, перенося с чужбины в родные края. Туда, где его ждала любимая. Он увидел ее, протянул руки, чтобы прижать к груди и покрыть поцелуями такие желанные губы, но тут силуэт девушки разлетелся сотнями льдинок. И мужчина снова оказался в пещере. Один.

Я следила за тем, что творилось на сцене, забыв, как дышать. Шон играл с закрытыми глазами, и на его лице лежала тень сентиментальной грусти. Бархатистый голос с будоражащей хрипотцой задевал какие-то потаенные струны души, и мне казалось, что и в мелодии и в словах было для него что-то личное, интимное. То, о чем сложно сказать, но легко спеть.

Но когда коварны очи

Очаруют вдруг тебя,

Иль уста во мраке ночи

Поцелуют не любя…

Бал дебютанток. Прекрасные пары в роскошных нарядах, кружащиеся в ритме вальса. И девушка в белом платье, что, обернувшись, взметнула волну черных волос и послала дразнящую, провокационную улыбку страннику… Голос Шона дрогнул.

Милый друг! от преступленья,