С дальнего конца площади доносились рождественские гимны в исполнении волонтеров из «Армии спасения»:

Ночь тиха, ночь светла…

«Так и есть», – сказал я себе. Все тихо и спокойно. И будущее, по сравнению с моим темным прошлым, кажется довольно светлым. Мне есть за что быть благодарным судьбе.

Пока я разглядывал пудинги и выбирал конфеты, Боб лазал под прилавками, исследуя все ярмарочные закоулки. Но в половине третьего я подхватил его на руки и направился к выходу мимо парня на моноцикле, который развлекал публику в западной части площади.

– Давай, Боб. Нужно проверить, не объявился ли наш пакет на Бейкер-стрит, а потом можно ехать домой.

Мы направлялись к Лестер-сквер, когда Боб завозился, давая понять, что хочет в туалет. Я вспомнил, что поблизости есть несколько мест, где он сможет сделать свои дела, поэтому мы развернулись и пошли в другом направлении.

Я срезал путь через Нилс-ярд и вышел на Монмут-стрит с другой стороны отеля «Ковент-Гарден». И увидел человека, лежащего на тротуаре. Даже издалека было понятно, что ему лет двадцать, не больше. Свернувшись калачиком на картонках, он тщетно пытался спрятаться от трескучего мороза под старым спальным мешком и потертым серым одеялом. Я перебежал через дорогу и подошел к нему поближе. На голове у парня была шерстяная шапка, на руках – перчатки без пальцев. Покрытое грязью лицо покраснело от холода; борода свалялась неопрятными клоками, а волосы, наверное, вообще забыли, как выглядит расческа. Не исключено, что они кишели вшами, настоящим проклятием бездомных, которым в зимнее время года негде помыться и привести себя в порядок. Этот парень выглядел так, будто не был в душе минимум месяц.

Я смотрел на него и не верил своим глазам. Нет, меня потрясло не то, что человек в такой холод спит на улице. Все дело в том, где он спал. Именно здесь, на этом самом месте, я пережил худший сочельник в своей жизни. И от такого совпадения меня пробрала нервная дрожь.

Примерно через год после того, как я начал бродяжничать, я опустился на самое дно. Несколько раз я пытался найти работу, но нигде не хотели меня брать. Тогда я начал красть мясо в супермаркетах и перепродавать в пабы, а на вырученные деньги покупал наркотики. В то время я жил по принципу «будь, что будет» – героин полностью подчинил меня. Он был моим единственным другом и утешением, единственным способом забыться. Круглые сутки я думал только о нем.

В сочельник, когда все нормальные люди уже сидели дома с семьей, я пришел на Монмут-стрит и разложил картонки точно на этом месте. Оно не просто так мне приглянулось. Этот кусок тротуара находился перед магазином винтажной одежды по соседству с шикарным отелем «Ковент-Гарден». Примерно в двух-трех футах от земли на стене размещались два больших вентилятора (они до сих пор там находились), которые гнали воздух с кухонь отеля. Пусть не горячий, он все-таки был на несколько градусов теплее уличного, что очень важно для человека, которому предстоит провести зимнюю ночь под открытым небом.

Я довольно часто спал под вентиляторами, к большому неудовольствию местных продавцов. Дама, работавшая в магазине одежды, особенно меня невзлюбила. Она принадлежала к числу людей, не испытывающих ни малейшего сочувствия к тем, кто живет на улице или продает «Big Issue». Дама полагала, что все мы неудачники, оказавшиеся за бортом жизни исключительно по своей вине. Она не задумывалась о том, что довело нас до такого состояния, у нее и в мыслях не было чем-нибудь нам помочь. Она воспринимала бездомных как чужеродный элемент городского пейзажа и, вполне возможно, не возражала бы, если бы мусорщики забирали нас на свалку вместе с содержимым уличных баков.

Нередко по утрам она будила меня пинками и гнала прочь от магазина. А когда я попытался ее осадить, осыпала меня оскорблениями.

К счастью, в сочельник ее нигде не было видно. Я пришел на Монмут-стрит ближе к вечеру, и все магазины уже закрылись. Пока добропорядочные лондонцы внимали рождественским проповедям или сидели перед телевизором, наслаждаясь горячим сытным ужином, я лежал на земле, завернувшись в спальный мешок, и дрожал от холода, чувствуя себя одиноким и никому не нужным. Ни один прохожий не подошел, чтобы спросить, все ли со мной в порядке. А впереди у меня была невероятно долгая и тоскливая ночь.

В конце концов мне удалось уснуть. Я проснулся поздним утром; вокруг стояла удивительная тишина, Лондон словно обезлюдел. Два человека вышли из отеля, но столица все равно напоминала город-призрак.

У меня не было никаких планов на Рождество (а если говорить начистоту, то и на всю оставшуюся жизнь). Я знал, что поблизости есть несколько приютов, где можно пообедать, и решил попытать счастья в одном из них. Собрав картонки и спальный мешок, я отправился в путь. Проходя мимо отеля, я заглянул в окно и увидел нарядных людей с бокалами шампанского в руках. Они только начинали праздновать, и впереди их ждал чудесный день. Я представил, какие рождественские блюда стоят на столах, и сглотнул слюну. Но, скажу честно, я им не завидовал. Я понимал, что они тяжело работали весь год и заслужили праздник. Я не хотел им его портить.

Я уже зашагал было дальше, когда встретился взглядом с одним из гостей отеля. Он смотрел как будто сквозь меня, словно я невидимка и не достоин того, чтобы поднять ради меня бокал или пожелать мне счастливого Рождества.

Мне стало очень жалко себя, но если я думал, что хуже быть не может, я ошибался. В то время мы с отцом почти не общались. Я пропал почти на год, и, когда наконец объявился, он был в ярости. Сначала он вообще отказывался подходить к телефону, потом наорал на меня и бросил трубку. Конечно, у него было полное право злиться – весь этот год он с ума сходил от беспокойства. На прошлой неделе мы снова поругались, и я ясно понял, что в его доме на Рождество меня не ждут. Тем более что он как раз собирался разводиться со своей женой Сью.

И все же я зашел в телефонную будку и набрал номер отца. Наверное, мне не стоило удивляться прохладному приему. Трубку взяла Сью.