Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И печать забабахаю, она в бардачке у меня… Ты давай с шашлыком шустри, я только с дежурства, голодный, что твой цепной пес!
— А чего не был-то так давно?
— Служба, Петрович, служба…
Голоса стихли.
Каменцев, подобравшись к чердачному пыльному оконцу, выглянул во двор. Увидел лысоватого сутулого старика в рабочем комбинезоне — видимо, искомого Петровича — и двоих мужчин в черных милицейских куртках из кожзаменителя капитана и подполковника. За штакетником забора стоял бело-голубой гаишный «жигуленок».
Вскоре в мангале заполыхали сухие березовые дрова, горький дымок полетел в чердачные щели, и Каменцев, глотая слюну, думал, что ему вновь повезло, ибо приехавшие развеяться на природу гаишники, застань его врасплох, едва ли пригласили бродягу, позаимствовавшего из гардероба вещички, разделить с ними хлеб-соль и водочку с пивом.
Милиционеры пировали до позднего вечера.
Наконец вдребезги пьяный Петрович, нелепо выбрасывая ноги, зигзагами двинулся к своему дому, оставив настежь распахнутой калитку, а стражи порядка после его ухода еще с час усердно прикладывались к стаканам, и с улицы в дом их загнал лишь начавшийся дождь.
Милиционеры переместились в комнату, включили телевизор, звук которого то пропадал, то внезапно прорывался, но скверный прием передач дачников не волновал, ибо они всецело посвятили себя горячему обсуждению вопросов профессиональной деятельности.
Слушая беседу представителей власти о служебных делах, а вернее, злодеяниях, Каменцев чувствовал, что его коротко остриженные тюремным парикмахером волосы ощетиниваются колким бобриком — кого, по его мнению, и надо было сажать, так это находившихся рядом с ним бандитов с погонами. Пожизненно, на особый режим.
— Да говорил я с братвой об этом «БМВ»! — доносился голос капитана. — Со стоянки его проще стырить, чем с улицы. Пришел ночью, дал сторожу в репу — и спокойно окучивай все эти сигнализации и запоры. Мне главное, Антон Евсеевич, чтоб твои «отвертки» все грамотно с номерами устроили…
— Чего за «отвертки»?
— Ну это… мастера! Квалифицированно чтоб все перебили… Ты — гарантия моей безопасности, учти!
— Я тебе чего, гондон?
— Ты неправильно понял…
— Чего неправильно? Если б не я, стоял бы ты на обочине, СО измерял, проктолог, бляха-муха! А теперь вон — квартиру купил, на острова всякие отдыхать ездишь, о даче этой уже и забыл…
— Но Гошку-то хлопнули!
— Потому как языком трепал… Наливай давай!
— А в свидетельстве о смерти чего написали? Инсульт?
— Ну.
— Пуля в башке — и инсульт?
— А чего пуля? Тоже… нарушение мозгового кровообращения…
— Ну, ты юморист, Антон Евсеевич…
Звякнули стаканы. Затем собутыльники, спотыкаясь и падая, разделись, и через считанные минуты до Каменцева долетел отчаянный храп.
Храпели в унисон, но, когда дуэт распадался и один из собутыльников замолкал, собираясь с новыми силами, другой вел на последнем дыхании высокую партию, что, обрываясь, тотчас подхватывалась вновь зачинаемой низкой.
Выждав с полчаса, Каменцев спустился на первый этаж, неся в руке башмаки и осторожно ступая по деревянной лестнице.
В комнате, где спали уморенные водкой дачники, горел свет. На полу валялась разбросанная форма.
Светил серым экранцем старенький телевизор — величайшее открытие техники, сумевшей перевести атмосферные помехи из категории слышимости в их наглядную видимость.
Преисполнившись отваги и, одновременно, жгучей ненависти к храпящим подонкам, Каменцев, углядев в углу прихожей топор, поставил его у двери комнаты, поближе к себе, скинул гражданскую заимствованную одежду и быстро переоделся в форму подполковника.
Воспользоваться ударной силой обуха — очнись кто-либо из спящих — слава богу, не довелось: менты почивали беспробудно и самозабвенно, как медведи в зимней берлоге.
Он забрал бумажники, набитые крупными рублевыми и долларовыми купюрами, прихватил удостоверения, ключи от машины, а затем, выключив телевизор и свет в доме, вышел во двор.
В темноте тускло отсвечивали лужи. Уплывал в мглистую черноту неба дым из намокшего ржавого мангала.
В прогалине разомкнувшихся туч выступил бок огромной луны, озаривший густо летящую морось.
Полыхнула над огородами молния, осветив на миг фотографическим светом качающиеся под ветром подсолнухи и дрожащую листву яблонь.
Он завел гаишную машину и покатил к трассе.
Проехав с полсотни километров, свернул, ориентируясь на указатель, к областному центру.
Машину бросил на стоянке у вокзала.
Два патрульных сержанта с автоматами, покуривавших у входа в зал ожидания, небрежно козырнули ему.
Через пять минут Каменцев, стоя у вагонной подножки, уже кокетничал с проводницей, отлучившейся из вагона за водкой. А вскоре сидел в ее купе в компании собравшихся, дабы отметить чей-то день рождения, раскрасневшихся от выпитого железнодорожных дам: мужиковатых, с широкими бедрами, толстенными ляжками и гостеприимными грудями.
В купе душно пахло дешевой парфюмерией и горячим женским потом.
Дамы уговаривали его — офицера милиции, следующего в срочную командировку, — непременно с ними выпить и уверяли со смехом, что с пути ему все равно не сбиться, и если, мол, развезет, то его все равно довезут.
Пришлось пригубить рюмку, закусив огурчиком и копченой куриной ногой.
В полночь поезд прибыл в Москву.
Остановив «левака», Каменцев покатил в Сокольники.
Машина проехала мимо злополучного места, где некогда, в иной, как казалось теперь, жизни, произошла у него стычка со злополучными патрульными; далее узрелась знакомая белая башня родного дома, куда уже не было возврата и где его никто не ждал… Кроме засады разве.
Сейчас же он направлялся по тому адресу, который едва ли мог быть известен розыскникам.
Впрочем, теперь Каменцев не особенно их и боялся. Отныне в московских капиталистических дебрях беглый преступник, не проявляй излишней криминальной активности, мог скрываться годами, а вернее — просто жить на съемной квартире, ездить на автомобиле и даже заниматься бизнесом.
Огромный город, заполоненный пришельцами со всей страны, лишенный прежнего полицейского контроля над населением, признавал только одну власть власть доллара, и с ним, зелененьким, можно было спокойно существовать, находясь и во всероссийском, и в международных розысках. Главное — с трезвой головой, а если с нетрезвой — то исключительно за замками дверей собственного дома.
Эту истину Каменцев уяснил лучше некуда.
Не без труда припомнив комбинацию цифр, он нажал кнопки кодированного замка на тяжелой стальной двери и вошел в парадное старого московского дома, досадуя, что не позвонил из метро в спасительную, как он полагал квартиру, где жила его подруга Надежда.
Они познакомились лет пять назад — Надя, профессиональная переводчица, некогда окончившая аспирантуру университета, давала уроки английского, и Каменцев был одним из ее малочисленных учеников.
С уроками дело у Надежды не заладилось: педагогом она была неважным, да и конкуренция знатоков новомодных методов и всякого рода специальных программ отбивала значительную часть клиентуры, а потому попросилась она