Самые стойкие заблуждения — бывшие истины. Тот же «Комсомолец»… Ну что мешало тогда, во время осознанной и купированной аварии, получить предложенную помощь от американцев? Не от коварного ЦРУ — от моряков, всего лишь прижавшихся бы борт к борту в спасительном абордаже? Нет, гордо охраняли секреты, мужественно ушли на дно, а теперь покоится отравитель океана в пучине, истекая ядерным ядом.

И всем в общем-то плевать. Ну, лежишь ты на теплом диване, с горячей, положим, девкой, далеко от всяких холодных морей с их кошмарным придонным дерьмом, и какое тебе до него, дерьма этого, дело? Кто-нибудь да разберется! Это — о тупом обывателе. А что думает человек у власти? Думает: к чему поднимать излишний шум? Район богатейшего рыбного промысла, одно лишнее слово, и взбудоражится рынок…

А в плотной манхэттенской толпе едва ли кто и помнит этот самый «Комсомолец», здесь люди озабочены иными проблемами, главная из которых обозначается одним ясным и актуальным понятием: ни дня без прибыли!

Прибыль сегодня — жизнь завтра!

А он, хранитель специфических знаний, скорбитель о горестных судьбах океана и человечества — тоже беспомощная букашка на этой загаженной ему же подобными планете — извечно враждующими, готовыми на все ради доллара, рубля, франка, пиастра, гинеи…

И вот удивительно: именно в схватке за блага и деньги, эти блага предоставляющими, родились водоплавающие убийцы городов-муравейников, носителей и воплотителей идей — обшитые плотной черной резиной первые корабли, где не выживают ни растения, ни животные, и даже вездесущих крыс нет в череде громадных отсеков, и только человек может обитать в них, да еще — белые тараканы-мутанты, отчего-то облюбовавшие зоны реакторов, где невесть чем питаются и дышат. И главное, все равно бессильны эти механические чудовища перед стихией и, случись что, превращаются в жуткие гробы для прекрасных и честнейших парней, без каких-либо сомнений уверенных в праведности избранной ими стези и редко задающихся вопросом: откуда она тянется и куда в итоге ведет? А ответ прост: все дело в глупейшей вражде племен. А вражда, как и в пещерные времена, происходит из куска мяса… Из-за ресурсов и денег. Что в общем-то одно и то же. Единственное — ресурсы и деньги защищают те, у кого их нет. И никогда не будет.

«Но в сторону философию, букашка, — сказал он себе. — Никому она не нужна, твоя философия. Лучше утешься тем, что, похоже, первый раунд в очередной схватке с жизнью ты выиграл. И вскоре получишь драгоценную бумажку — первый чек с круглой суммой. И им оплатишь благости своего никчемного бытия. И тебе есть чем гордиться, муравей. Ибо сегодня временно побежден очень сильный противник жизнь. Который в конце концов — увы и ax — тебя обязательно доконает».

После визита в офис Забелин отправился в социальный госпиталь, где знакомая медсестра помогла ему бесплатно пройти томографию позвоночника.

Два часа ему пришлось недвижно пролежать на спине в жуткой, узкой, как гроб, трубе, тараща глаза и скрипя зубами от боли в крестце, — поза, в которой надлежало провести процедуру, была для него самой что ни на есть мучительной. Диагноз был неутешающим: три грыжи, выпроставшиеся в разные стороны. Вывод был однозначен: необходима сложная операция. Когда Забелина ознакомили с предварительным счетом за операцию, он снова поневоле заскрипел зубами: сумма вырисовывалась столь значительной, что перекрывала весь его заработок за предстоящее плавание.

— Думайте, — подытожил врач. — Операция рискованная, будете делать ее в социальной клинике — останетесь инвалидом. Здесь нужен классный специалист. А цены на таких специалистов в этой стране…

Забелин лишь угрюмо кивнул.

Вечером он помогал ремонтировать машину приятелю Боре, жившему в соседнем квартале. Боря, как и он, трудился в «Лимузин-сервисе», и им было о чем поговорить.

— Штрафы меня в этом Нью-Йорке уже достают, — сетовал Боря, склонив лобастую облысевшую голову над двигателем и вывинчивая из его чрева свечу, облепленную густой масленой чернотой. — Вчера за смену два тикета сорвал, как волчьи ягоды с куста! Тормознулся в Бронксе на минутку всего, в бакалею за водичкой сбегать, прихожу — под щеткой бумага. Поехал на станцию к Эдику, он мне справку для судьи накатал, что у меня вроде как аккумулятор сдох и меня на траке тянули… А уже ночью еду в районе Сити-Холл, в сортир приспичило так, что аж зубы о зубы крошу! А банку из-под огурцов, рабочую, разбил… Ну, паркуюсь под мостом, вокруг никого, тишина, начинаю облегчаться, и вдруг шорох какой-то за спиной. Оборачиваюсь — вот он, родной! Мент! И пишет чего-то, фонариком подсвечивая. Я-в горячие оправдания, а он мне — небрежно так — по плечу ладошкой — мол, продолжай, продолжай, не стесняйся. И — бац в оконцовочке тикет на сто долларов! Я говорю: за что? А он: соли вашей мочи разрушают Бруклинский мост, до свидания. Сука, да? Я-к Нинке, она уролог, накатала мне справку про недержание мочи, как думаешь, пройдет в суде?

— Отвечу тебе уклончиво: хрен его знает, — пожал плечами Забелин. — А менты тут как роботы, диспуты в их обязанности не входят.

— Никаких эмоций! — с горестью согласился Борис. — Вот наши… с юмором, да? Остановит меня родимый гаишник, я ему: какой русский не любит быстрой езды? Он: ваши права! Я: какие у еврея права? Похохотали и разошлись. Я помню, первый раз за руль сел еще на «Волге» старой, и из правого ряда на светофоре развернулся поперек движения. И — точно к постовому подрулил — бампером к сапогу. Выскочил, дрожу от страха, но брякаю ему возмущенно, как хорек затравленный: «У машины же радиус!» Он аж присел от смеха!

— Контакты у тебя в реле стартера, по-моему, залипают, — откликнулся Забелин.

— И чего делать?

— Молоток есть? Постучим, может, стрясем окись…

Боря, достав из кармана телефон, принялся набирать свой домашний номер.

— Петя, сыночек? Это папа… Я тут через блок, у прачечной… С подполковником морским-заморским нашего кормильца в чувство приводим… Молоточек поднеси, ага? — Обернулся к Забелину. — Как насчет пивка?

Они едва успели раскупорить банки, как рядом возникла полицейская машина. Выйдя из нее, стражи порядка, поправляя под лощеными черными куртками ремни, отягощенные правоохранительной аппаратурой, двинулись к ним.

Один из полицейских развернул на ходу блокнот со штрафными квитанциями.

— В чем дело? — испуганно проговорил Боря, уставившись на приближающиеся позолоченные кокарды.

— Пиво? — вопросил полицейский голосом, требующим повиновения.

— Д-да…

— Пить пиво на улице запрещено, — сообщил страж порядка, поправляя аккуратный узел черного узкого галстука.

— Так пиво же в пакете… Если банка прикрыта, то можно…

— Согласно новому постановлению — уже нет!