– Встречаться с тем, кто откровенно не желает семьи, – для тебя простой перевод времени. Мужики как есть, так и остаются. А ты стареешь, – сказала она, чтобы осадить мои восторги по поводу Бориса. – Лучше заведи себе какой-то реальный объект для обработки.

– Во-первых, я еще не старею, – принялась я загибать пальцы. – Во-вторых, я думаю, мужики тоже стареют и умирают. В-третьих, меня как-то коробит, что я кого-то там обрабатываю.

– Нет, ты все-таки дурочка, – ласково и с некоторым величественным сожалением оглядела меня Света. – Тебе сколько лет?

– Двадцать шесть, – опасливо сообщила я. А то вдруг я отстала от жизни и мне уже пора оформлять пенсию.

– И что, ты не чувствуешь, как тикают биологические часы?

– Я-то? Не-а, – честно замотала я головой. Единственное, что я чувствовала внутри себя, это то, что обычно в народе называют «шилом». Но об этом я предпочитала молча кивать.

– Я, между прочим, дочку старшую родила уже в девятнадцать. Это самый рациональный возраст для первых родов. А ты будешь, кстати, уже старородящая.

– Я?! – ужаснулась я. Неужели все пропало? Почему мне никто не сказал, что пора рожать!

– И потом, нет ничего плохого, если ты будешь трезво и осознанно выбирать себе спутника жизни. Инстинкт редко говорит нам правду. Гормоны реагируют не на тех мужиков, с которыми лучше жить, а на тех, у кого сильный тестостерон. Ты что, хочешь жить не с человеком, а с тестостероном? – пристрастно вперилась в меня своими глазками подруга.

Я задумалась. Жить с тестостероном? Длинноногим красавцем, поигрывающим мускулами? М-м-м, ни за что!

– Но Борис – как раз тот, с кем жить, как мне кажется, лучше всего, – осторожно предположила я. – Он ответственный, взрослый, не бедный.

– Но с твоими способностями и внешностью ты должна выбирать максимум, – горячилась Света, словно закипевший чайник.

– Попробую, – вздыхала я.

Но голова думала только о Борисе. Даже тогда, когда я компилировала задним числом творческие командировки по городу для Гоши, который просто не имел сил доехать до Останкино. По объективным причинам, между прочим. Не помню только, по каким. Я вспоминала Борисово по-английски вежливое, обаятельное, но всегда чуточку отстраненное выражение лица. Его исполненную достоинства, неспешную, чуждую соблазнов и всяческой истерики походку. Он был как старинный секретер. Деловой и лаконичный в дизайне, сделанный из прекрасных материалов и уникальный по всем статьям. Другого такого нет. Когда мы с ним ехали в такси к нему домой, то есть практически ко мне домой, потому что он тоже жил в Строгино, то я честно думала одними сплошными гормонами, которые кричали мне: «Бери и беги!» – забыв о всякой выгоде.

– Ты действительно так спокоен, как выглядишь? Неужели ты ничего не чувствуешь? – спросила я?

– А что, похоже, что я ничего не чувствую? – изобразил удивление Борис.

– А то ты сам не знаешь! – возмутилась я.

– Я очень все чувствую. Все необходимые нервные импульсы и химические реакции у меня происходят. Я не киборг, – спокойно, как на лекции по истории Древнего мира, пояснил он.

– Успокоил, – фыркнула я и отвернулась.

Мне представилось, что будет дальше. Вот мы придем к нему в его холостяцкую берлогу, где посреди комнаты будет стоять огромная круглая кровать, на которую будет брошена шкура какого-нибудь вымирающего тигра…

– Ну, проходи. Раздевайся. Налить тебе вина? Нет? А я перед сексом предпочитаю капельку текилы. Бодрит, – скажет он и поставит в стереосистему (наверняка оптимальную и очень навороченную) какой-то сопутствующий моменту диск. Что-нибудь классическое, с сильными басами.

Я присяду на край круглой кровати и примусь изображать женщину-вамп. А потом, после отчаянно прекрасной ночи, усталая, вымотанная и опустошенная, вернусь в свой дом и буду рыдать под кривым, наляпанным на потолок солнышком.

– Ты хоть расскажи, что ты там себе нафантазировала? – Я вдруг услышала его насмешливый голос у себя над ухом.

– А? Что? – ойкнула я. – Да нет, ничего. Всякую ерунду.

– Только не делай вид, что ты готова на все. Я ничего «всего» и не требую, – фыркнул Борис и вышел из машины. Мы, оказывается, приехали. Он, разозлившись чему-то, что понимал он один, не подал мне даже руки.

– Что-то не так? – заволновалась я. Выбравшись из недр автомобиля, я засеменила за бодро идущим вперед Борисом. Тот вдруг так резко остановился, что я чуть не сбила его с ног и повисла на его плече, оттянув рукав.

– Все. Почему-то ты смотришь на меня так, словно твой визит сюда – это выполнение какого-то жутко кабального договора с сатаной.

– О чем ты? Бред какой-то! – запротестовала я.

Хотя, наверное, мне было приятно чувствовать себя пойманной в силки жертвой. Чуть-чуть. Эдаким агнцем прямо перед принесением в жертву. Что-то такое из игр маркиза де Сада. А Борька, подлец, как всегда меня раскусил и не дает предаться сладостному самообману.

– Ты, между прочим, сама меня нашла и сама предложила усугубить наше знакомство. Я-то, кстати, ничего плохого не имел в виду. А если ты так настаиваешь, что я мерзавец, так я против. Давай-ка я тебя отвезу домой.

– Нет! – выкрикнула я раньше, чем успела сообразить, что это все до слез обидно и мне пристало отвернуться от него и уйти навсегда. Черт, опять я уперлась в того, от кого надо уйти навсегда. А я опять не могу. И не хочу.

– Ты что? Плачешь? – вдруг совершенно изменившимся тоном спросил Борис, одновременно пытаясь заглянуть мне в лицо.

Я упорно отворачивалась и пыталась проглотить весь тот комок, который накопился за мою жизнь. Везет тем, кто способен плакать по любому удобному и неудобному поводу. А вот я плачу один раз в пять-десять лет, но зато делаю это так, что мало никому не покажется.

– А-а-а! Все вы сволочи! Только и норовите, что попользоваться! А-а-а, нет в жизни счастья, – немотивированно хлюпала я, параллельно стуча кулаками в Борисову грудь.

– Что ты, что ты. Перестань. Я прошу! Я тебе конфетку дам. Сладкую. Хочешь? – понес он какую-то бессмыслицу, одновременно пытаясь плечом отгородить меня от толпы удивленных прохожих, а рукой затолкнуть в свой подъезд.

– А-а-а! Знаю я ваши конфетки! Все вы норовите конфетами меня заткнуть! Не дождетесь! – орала я, переходя уже в натуральные рыдания. При этом я делала вид, что не желаю заталкиваться в подъезд. И в итоге добилась-таки своего, в смысле, оказалась в мягко освещенной прихожей Бориса совершенно против своей воли. Там он прекратил выкручивать мне ручки и взял в ладони мои зареванные щечки:

– Так! Стоп! Уже приехали, публики нет, одна только моя несчастная собака, обломок кораблекрушения. Можешь больше не стараться, аплодисментов не будет, – сказал Борис.

Эх, а ведь он верил, что знает, о чем говорит. Что любые дамы всех возрастов и конструкций плачут исключительно ради каких-то выгод и удовольствий. Но я раз уж начала рыдать, то бросать это занятие так скоро не собиралась. Я ожесточенно сбросила с ног заляпанные мокрым снегом сапоги, стряхнула с плеч куртейку и бросилась на диван (мягкий и удобный, очень правильная вещь) рыдать дальше, по всем возможным поводам и без них. И по поводу несложившейся женской судьбы (ведь, по заверениям Светы, мне даже рожать было уже поздно), и из-за превращенной в оранжевый идиотизм комнаты, и из-за недосыпа и нехватки денег. И из-за предательства Андрея, но об этом, наверное, зря, потому что не с Борисом же этим делиться. Пушистая псина изумленно ходила вокруг меня, видимо, потрясенная тем, что на этой тесной двухкомнатной планете есть и еще живность кроме вечно брюзжащего двуногого источника корма по имени Борис.