Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ты хочешь узнать, кто здесь работает.
На кухне для персонала трудится рыжая женщина, ее зовут Катрин. Она живет по соседству с нами, с мужем по имени Рубен, грубым и злым мужиком, и почти всегда молчит, когда мы работаем. Но при своем муже подает голос очень даже громко. Они ругаются все время, причем очень шумно. У них мальчики-двойняшки, единственные на острове дети, очень живые.
На кухне работает еще одна тетка по имени Сабина. Она все время болтает о том, как хорошо жилось раньше, когда больница была полна больными холерой, а иностранные суда вставали на якорь в бухте и заполняли корпус для обследований матросами, распевавшими песни, пившими ром и притопывавшими каблуками. Тогда на Чумном острове кипела жизнь — каждый день то праздник, то похороны… Когда Сабина не трет своей тряпкой, то сидит за столом на кухне и читает газету через лупу. Каждый раз, когда она узнает из новостей про вспышку холеры или бубонной чумы в других краях, взгляд ее загорается.
Ну и фру Ланге, конечно. Я, кажется, уже сказала, что живу у нее. По утрам она приходит на кухню для персонала и говорит, что надо сделать, а потом, когда ее меньше всего ждут, внезапно появляется, чтобы выяснить, все ли сделано. А самое главное — правильно ли. Это относится к разным способам уборки и выскабливания щеткой, что и так до ужаса трудоемкая работа, больше напоминающая наказание в лагере для заключенных, чем просто хорошую уборку.
А так фру Ланге в основном находится у шефа, то есть карантинного начальника, и занимается его домом. По средам все делается особенно тщательно, потому что приезжает доктор Кронборг и обедает здесь. У доктора есть своя приемная в чумной больнице, и там мы, работники, можем посетить его, если нам понадобится медпомощь.
Карантинного начальника Раппа ты и сам встречал. Я его видела лишь издалека, когда он плелся по двору в своих домашних тапках и что-то бормотал себе под нос. Однажды вечером заблудился, спустился в складское помещение и начал ходить взад-вперед по пирсу, «наблюдая» за кораблями и грузами. «Открыть ворота! Груз прибывает!» — кричал он. Карантинные охранники ужасно веселились и громко смеялись над ним за ужином. Насколько я понимаю, он много пьет и, вероятно, чокнутый. Доктор дает ему успокоительное, и тогда он не выходит по несколько дней.
Хотя над капитаном Раппом смеются, все относятся к нему с пиететом. Мне часто приходится слышать, что на него с уважением ссылаются и знают, как ему можно угодить. Вероятно, он был суровым начальником во времена деятельности карантинной станции, прежде чем возраст и алкоголь подкосили его.
Ты говорил, что тебе требуется информация о карантинных охранниках. Тут мне, к сожалению, будет мало что сказать. Я подаю им еду и вижу, как они едят. Это весьма неотесанные типы, и их манеры за столом оставляют желать лучшего. Ты же был в армии, так что у меня нет необходимости описывать их жаргон. Не думаю, что он сильно отличается от того, что бытовал в твоем полку в Бохусе. Сам понимаешь, новенькая, то есть я, вызывает некоторый интерес… Но по мне, все они попросту хладнокровные громилы.
Со своего места на кухне для персонала мне трудно наблюдать, чем они занимаются. Поев, некоторые из них идут к больничным корпусам; другие работают в огороде или на скотном дворе, где живут три поросенка и куры. Некоторые слоняются без дела. Популярна игра в карты.
Ион, сын фру Ланге, занимается всякими пустяками. Иногда сидит с нами на кухне для персонала, но чаще всего шатается по острову и бездельничает. Он сильно хромает, так что тяжелая работа не для него. Хоть мы и живем под одной крышей, он едва разговаривает со мной. Дома почти все время сидит у себя в мансарде. Кажется, я ему неприятна, не знаю почему. А может быть, он просто такой человек… Он и с фру Ланге почти не разговаривает.
Есть еще несколько женщин и мужчин средних лет, о которых я ничего не знаю, кроме того, что они меня не любят и что моментально замолкают, когда я приближаюсь к ним.
Больше мне пока нечего тебе сообщить. У меня действительно открыты глаза и уши, пока я чищу и скребу. Но все, что я пока слышала или видела, совершенно не интересно. Имя Хоффмана никто не упоминал.
Но разве само по себе это не любопытно? Что никто не упоминает имени единственного пациента карантинной станции? Единственную причину, по которой сохраняются их рабочие места?
Вот идет фру Ланге; хочет, чтобы я погасила керосиновую лампу. Единственное достоинство тяжелой физической работы — это что ты спишь как сурок, даже на узком и жестком кухонном диване.
Спокойной ночи,
Итак, Сорочье гнездо…
Нильс стоял со своим велосипедом и рассматривал странное строение, стоявшее на заднем дворе отдельно от окруженных заборами домов и совершенно невидимое с улицы. Каждый из четырех его этажей мог вместить не более трех-четырех комнат среднего размера. Кирпичный фасад был почти черным от копоти и времени.
Гуннарссон поставил велосипед, поднялся по скругленной каменной лестнице и позвонил в звонок так, как ему было сказано: два коротких звонка и два длинных с долгой паузой между ними. Подождал. Ничего не происходило. Он вынул свои карманные часы и сверился: ровно десять. Что и подтвердилось звуком боя на башенных часах церкви Оскара Фридриха. Тут Нильс услыхал внутри шаги и звук открываемых задвижек. Дверь распахнулась; в проеме стояла сестра Клара в белой блузке типа рубашки и длинной до пола юбке.
Не говоря ни слова, она впустила его. Пока закрывала задвижки у него за спиной, Нильс огляделся в прихожей. Зеркало в позолоченной раме поднималось до потолка, на полу лежал китайский шелковый ковер.
Сестра Клара провела его в комнату, очевидно, служившую ей кабинетом.
— Прошу вас, садитесь, старший констебль, — пригласила она.
Нильс опустился на стул для посетителей перед письменным столом и положил шляпу на колени.
— Вас нелегко найти, сестра Клара. Я искал вас больше недели.
— Да ну! Медленно же работает полиция, — с сожалением произнесла сестра Клара и села по другую сторону стола. — Неудивительно, что все в обществе обстоит так, как есть. Возможно, у вас не было нужных контактов…
— Очевидно, нет. Но под конец мне дала ваш телефонный номер владелица одной пивной…
— А поскольку вы — полицейский, я не могла отказать вам в просьбе прийти ко мне… Вообще-то мужчинам сюда нельзя. Кроме моего отца и нескольких рабочих, вы — единственный мужчина, проникнувший в стены Сорочьего гнезда.
— Это для меня большая честь.
— К чести это не имеет никакого отношения. Я просто опасаюсь за нашу дверь. Если б я вас не впустила, вы, возможно, взломали бы ее. Как сделали это в доме семейства Бенгтссон.
Нильс удивленно посмотрел на нее.