— Да.

— У тебя были все основания сердиться на меня.

Сердиться? Трудно поверить, что моя мама — католичка, ведь сказать, что я сердилась, значит, не сказать ничего. Ярость — вот самое милое и безобидное из тех чувств, с которыми мне пришлось сражаться, чтобы не сойти с ума.

После рождения Тэкери я погрузилась в мрачное отчаяние и такую черную депрессию, что под впечатлением оказалась бы сама Вирджиния Вульф. Частично причиной послужил гормональный сдвиг. Так объяснил доктор и выписал кучу антидепрессантов. Многие женщины после родов впадают в подобное состояние. Виной постоянное недосыпание, резкое изменение образа жизни — превращение в рабыню маленького горластого существа, невозможность отступления и ухода от пожизненной ответственности. Собственно, Бретт прекрасно справился с двумя последними препятствиями; спокойно отступил и с легкостью снял с себя всякую ответственность.

Однако мое депрессивное состояние тысячекратно усилилось предательством Бретта. Спустилась кромешная тьма. Черные тени окончательно поглотили робкие проблески света. Единственное, что мне осталось, — это печаль, разочарование, боль, унижение, одиночество, сознание собственной ненужности и никчемности — полный перечень признаков безнадежно разбитого сердца. Кажется, ничего не упущено. Сколько миллионов раз я корила себя за глупую, неосторожную любовь!

— Да, я сердилась, — спокойно соглашаюсь я. Палец завис над кнопкой отбоя.

— Я поступил плохо и знаю это, — медленно произносит Бретт. — Знаю, что не захочешь слушать, но все-таки скажу, что понимаю: совершил ужасную ошибку. — Он вздыхает, а я молчу. Сказать нечего. — Послушай, я доставил тебе боль. Очень сожалею. Правда. Прости. Я изменился.

Сколько раз я мечтала, что он вернется и произнесет вот эти слова! Он всегда был ненадежным, всегда любил флиртовать, но странным образом эта черта лишь добавляла шарма. Как и папа, Бретт обладал харизмой — необъяснимым, но ясно ощутимым свойством, притягивающим каждого, кто оказывался в зоне облучения. Харизма сделала его хорошим актером, и она же заставляла прощать непростительные оплошности и недостатки. Бретт переходил все границы: забывал о дне рождения, опаздывал на встречи, заигрывал с подругами. Но потом просто смотрел в глаза, отпускал какую-нибудь забавную шутку и мгновенно заставлял чувствовать себя единственной во всем мире. Не знаю, изменял ли он мне с кем-то, кроме Консуэлы Мартин. Не знаю, потому что боялась, да и сейчас боюсь, знать.

— Чего же ты хочешь? — спрашиваю после долгого молчания.

— Хочу, чтобы все было как раньше.

Смешно. Должно быть, он шутит.

— Знаешь, ты непоправимо опоздал. Я давно замужем. Может быть, рассчитывал, что буду ждать твоего возвращения? — Сама слышу обычно не свойственный мне грубый сарказм.

— Да, знаю, что ты замужем, Перл. Но я никогда не переставал тебя любить.

Я издаю почти такой же звук, как респиратор. Неожиданное, шокирующее откровение.

— Скорее всего, тебе просто что-то от меня потребовалось. Так лучше не мудри, а скажи прямо. На пустые разговоры нет времени. — В сознании уже отчетливо звучит сигнал тревоги. Пора спасаться.

— Ничего мне не потребовалось, — отвергает обвинение Бретт. — Всего лишь хотел сказать, что жалею обо всем, что случилось. Вовсе не думал тебя сердить. Если смогу чем-нибудь помочь, дай знать, хорошо? — Я ошеломленно молчу, не в силах произнести ни слова. — Хорошо? — настойчиво повторяет он.

— Хорошо, — невнятно бормочу я и наконец-то нажимаю кнопку окончания связи.

Во второй половине дня отец приходит в себя. На его щеках появляется едва заметный румянец. Респиратор убирают. Точно знаю, что папа на пути к выздоровлению: ворчит на медсестер. Холодный страх отступает в ту минуту, когда он просит попить. Сестры не дают, потому что может снова начаться рвота.

— Пап, мы так волновались, — признаюсь я.

— Да я и сам волновался. — Он слабо улыбается. Возвращается Хизер, а вместе с ней приходит Джоули. Доктора говорят, что отец молодец.

— Похоже, прорвался, — негромко сообщает один из них.

Мир вновь начинает обретать краски.

— Ну вот, теперь тебе лучше, — бесцеремонно подкатывается Джоули. — Достанешь билеты на Майли Сайруса?

— Джоули! — вступаюсь я, пытаясь защитить отца. — Гевин только что перенес инфаркт!

— Что, даже спросить нельзя? — огрызается она.

Такая грубиянка!

— Но он же болен! Дай хотя бы, выздороветь! — Я смотрю на Хизер в надежде на поддержку, но та опускает глаза.

Джоули снова поворачивается к отцу и сладким голосом продолжает:

— Говорят, все уже продано, но ты-то сможешь что-нибудь придумать? Например, раздобыть несколько билетов в ложу?

Папа добродушно улыбается:

— Попробую.

Джоули убивает меня победным взглядом. Все, пора уходить. Делить папу всегда было нелегко, а сейчас — тем более.

— Обещаешь вести себя хорошо? — Я прикасаюсь губами к его небритой щеке. — Главное, не бегай за медсестрами.

— Что, даже за блондинками нельзя? — возмущается папа. Блондинки — вечная тема для шуток. Сама я брюнетка, а потому считаю своим долгом поддерживать игру.

— Даже за блондинками, — строго говорю я. Крепко сжимаю потеплевшую ладонь и направляюсь к двери. — Завтра приду.

— Пока, детка, — хрипло произносит папа с отчетливым североанглийским выговором.

— Пока, пап!

Подъезжая к дому, вижу у ворот толпу репортеров и фотографов. Надо сказать, я с детства привыкла к отсутствию необходимой для нормального существования тайны личной жизни, однако в последнее время интерес к нашей семье заметно угас. Папа давно прекратил выступления, скандалов не случалось, и пресса переключилась на более интересные объекты. Подобно церкви, средства массовой информации появляются в ключевые моменты жизни — тогда, когда речь идет о рождении, браке или смерти. Журнал «Хелло!» первым сфотографировал новорожденного Кейси и наверняка заплатит огромную сумму за право запечатлеть его еще не родившегося брата (или сестру). Корреспонденты появились и во время нашей с Адамом свадьбы, предлагая продать ее за большие деньги, но мы решительно отказались. А вот возле дома папарацци в последний раз караулили в то время, когда папа разводился с Кимберли и женился на Хизер.

Радуясь хорошим новостям, опускаю стекло «мерседеса» и бросаю собакам кость. Сообщаю, что Гевин Сэш перенес инфаркт, но сейчас уже все плохое позади и артист на пути к выздоровлению. Информация воспринимается с благодарностью, даже с восторгом. Одна дама спрашивает, не соглашусь ли я на эксклюзивное интервью и не расскажу ли о пережитых страхах, но я отвечаю отказом. С какой стати делить со всем миром сокровенные чувства? Въезжаю в гараж, закрываю ворота и предоставляю любопытной своре полную свободу действий.