Звонит сотовый и заставляет меня вернуться из «райских кущ».

К счастью, когда я опрометью помчалась в госпиталь, книга лежала в сумке. Обнаружив ее, я вознесла краткую молитву благосклонным богам сентиментальной литературы. Ожидание оказалось бесконечно долгим.

— Перл Сэш? — послышался в трубке незнакомый скрипучий голос. — Это Стюарт Уайс из «Дейли глоб». Можно узнать о состоянии вашего отца?

— Где вы раздобыли мой номер? — Гнев вспыхивает мгновенно. Папа всего лишь полдня в больнице, а пресса уже тут как тут. Как они вообще узнали о том, что случилось?

— Очень сожалею, что приходится беспокоить в такое время, — уходит от ответа репортер. Ни капли он не сожалеет.

— Мне нечего сказать. Прошу больше не звонить, — резко обрываю я и отключаю телефон. Бог мой, неужели не существует на свете права на личную жизнь?

В палату неслышно входит медсестра, и я от неожиданности подпрыгиваю. Папа связан, как лабораторная крыса. Во все стороны из него торчат трубки и провода. На расставленных вокруг мониторах вспыхивают лампочки, а приборы попискивают в такт биению сердца.

Как только доктора сказали, что пока от нас нет никакой пользы, Хизер тут же отправилась домой, чтобы немного отдохнуть, а Эшли умчался в офис. Я позвонила Адаму и Стивену. Сказала, что дождусь, когда папа проснется, и устроилась на дежурство в углу палаты, в страшном виниловом кресле.

Видеть папу в таком состоянии невыносимо тяжело. Лицо пепельно-бледное, а волосы на груди белые, седые, совсем не такие, как на голове. Респираторная трубка спускается по шее и груди, а руки ниже локтей привязаны к кровати ремнями.

Спрашиваю медсестру, действительно ли необходимо так ограничивать человека в движении.

— Это на тот случай, если больной очнется и попытается вытащить респираторную трубку, — поясняет она. — Такова естественная реакция, но трубка гарантирует дыхание.

Пока папа ничего не замечает. Глаза закрыты, на вид вполне мирно, а равномерная работа респиратора, издающего характерное шипение, странным образом успокаивает. Как только медсестра уходит, сжимаю бледную морщинистую ладонь и снова говорю папе, как я его люблю. Повторяю это так часто, что он, должно быть, уже устал от звука моего голоса.

Респиратор шипит, кардиограф пищит. В комнате царит спокойствие, и я возвращаюсь в «Райские кущи». Любовные романы отлично подходят для таких моментов: позволяют на время спрятаться от действительности, дарят любовь и оптимизм, не говоря уже о страсти.

Как было бы здорово, если бы в реальной жизни секс оказался столь же прекрасным, как в романах!

Конечно, жизнь развивается по своим законам и настоящая любовь не ограничивается страстью. Настоящая любовь — это доброта, взаимопонимание и золотая свадьба. Также как сказки, где принцессы и принцы встречаются, целуются и женятся в один долгий прекрасный день, любовные романы редко заглядывают в дома пожилых супругов. Большей частью истории заканчиваются свадьбой. А ведь настоящая любовь начинается потом.

Бедный папочка так и не смог понять эту простую истину. Жен менял почти так же часто, как прически. Трудно предположить, что само слово «обязательства» что-то для него значило. Знал ли он настоящую любовь? Внимательно вглядываюсь в родные, знакомые черты: нос с горбинкой, сломанный еще в юности, во время драки в Ньюкасле; решительный подбородок; глубоко посаженные глаза. На руке давняя, уже успевшая побледнеть татуировка: наши имена — Лидия, Эшли, Перл. По-настоящему папа любил только музыку и карьеру. Мы все об этом знали. Но нас, детей, он тоже любил — по-своему. И это я тоже всегда чувствовала и понимала.

Снова звонит сотовый.

— Перл, ты мне нужна. — Из далекого, чужого мира вторгается жалобный голос Стивена. — Необходимо записаться на прием к врачу.

— Стивен, я же сказала, что сижу в госпитале. У отца инфаркт.

— Да, но у меня на теле выступила какая-то странная сыпь. Нужно, чтобы ты срочно позвонила и договорилась. Я волнуюсь.

— Стивен, номер доктора в книге.

— В какой?

— В адресной книге на твоем столе.

— А вдруг это корь?

— Корь? Вряд ли, — авторитетно заключаю я и тихо добавляю: — Скорее уж сифилис.

— Что?

— Ничего.

— А еще мне нужен шампунь от перхоти. Может быть, купишь по дороге?

— Но я пока еще никуда не еду.

— Черт возьми!

— А ты смотрел в хозяйственном шкафу Марии?

— А что это такое?

— Большой шкаф на лестничной площадке, рядом с твоей спальней. Загляни туда. Там несколько тонн твоего шампуня.

— Хорошо, сейчас. — Отбой. Через две секунды новый звонок.

— Стивен, почему бы тебе не спросить Марию?

— Прошу прощения? — слышится в трубке смущенный голос. — Перл, это Бретт. Я только что узнал…

А он-то как узнал? И откуда у него мой номер?

— Зачем ты мне звонишь? — ледяным тоном обрываю я. Меньше всего на свете хочется разговаривать с Бреттом — даже меньше, чем со Стивеном.

— Стивен сообщил мне, что случилось, и дал номер телефона, — нежно говорит Бретт. — Хочу помочь.

— Помочь не может никто и ничем. — Я глубоко вздыхаю и осознаю безысходность собственных слов.

— Правда?

— Правда. — Обрываю торчащую из простыни ниточку.

— Гевин поправится?

— Не знаю, — отвечаю шепотом и вытираю впервые появившиеся слезы. До сих пор я не плакала — наверное, от шока. Но сейчас голос Бретта согрел, и чувства оттаяли. Внезапно подступают рыдания. Вздрагиваю. Телефон выскальзывает из руки и падает.

— Перл… Перл… — Голос Бретта доносится издалека, с сияющего чистотой кафельного пола. — Перл, с тобой все в порядке? Перл? Перл? Сейчас приеду!

Поднимаю телефон. Тыльная сторона, где находится аккумулятор, разбилась.

— Нет, не надо… пожалуйста… со мной ничего не случилось. Просто уронила телефон. Я просто очень расстроена. — Я всхлипываю и пытаюсь взять себя в руки.

— Конечно, моя дорогая, я все понимаю. Бедняжка. Бедная, бедная Перл.

Давно уже Бретт не называл меня «моя дорогая». Теплые слова приносят ощущение близости. На долю секунды успокаиваюсь, но вскоре гнев возвращается. Как он смеет так меня называть? Я вовсе не его дорогая!

— Спасибо за звонок, но, честное слово, сделать все равно ничего не удастся, — торопливо произношу я. Беру себя в руки и собираюсь нажать кнопку отбоя.

— Перл, мы ведь были счастливы вместе, разве не так? — Голос звучит призывно, соблазнительно, а слова удивляют. Зачем он это говорит, тем более сейчас?

В трубке повисает тягостная тишина, и вдруг ее нарушает мой шепот: